© Розум А. С., 2021

© Оформление. Издатель А. Н. Янушкевич, 2021

От раскалённой железной крыши старого развалившегося погреба по-прежнему пахло смолой. Я с трудом открыл дверь, вросшуюся в землю, и вошёл внутрь. Лучики летнего солнца весело играли на осунувшихся стеллажах и облезлых стенах. Со вторым шагом вниз, по ступеням, в нос ударил с детства знакомый запах подземелья. Полуразвалившиеся деревянные ящики стояли на своих прежних местах. Ржавый безжизненный инструмент, болты, гайки под слоем пыли выглядели как сокровища древней цивилизации. С трепетом и непроизвольной улыбкой я стал перебирать и рассматривать обветренный временем клад.

Я отчётливо почувствовал, что вернулся туда, где не был очень давно. Я вернулся в детство.

Наверное, я бы не вошёл вглубь двора заброшенного дома, если бы не выцветший – когда-то зелёный – резиновый мяч, валявшийся у двух берёз, возле которых я припарковал машину. Этот мяч ждал меня тридцать лет, это я оставил его здесь, пнув напоследок после того, как мы с пацанами поиграли в футбол возле местного клуба. Что-то меня вело и тянуло к этому месту…

Началось всё ночью. Мне снился сон. Я бегу. Детство. Лето. Солнце. Воздух надувает мои паруса счастья. На мне коричневая лёгкая безрукавка, синие шорты и кожаные сандалии. Я задыхаюсь от ветра в лицо и желания взлететь. И вдруг – стена. Я упираюсь в неё, пытаюсь обойти, но ничего не получается. Серые тучи вдруг закрывают небо. Дождь. Холодно. Перед деревянным домом, выкрашенным в синюю и жёлтую краски, сидит девочка лет пяти в голубом платьице. Ветер развивает её кудрявые пепельные волосы. Она видит меня и идёт ко мне. Вместе с ней ко мне бежит небольшая чёрно-рыжая собака, чмыхая, вертя хвостом и по-собачьи улыбаясь.

Дотронувшись до невидимой стены и вмиг убрав её, девочка берёт меня за руку и ведёт во двор. И в этот момент я проснулся.

Я быстро собрался и выехал из дома, когда ещё не было семи. Что-то сегодня должно было произойти…

Навесной серебристый замок упал мне в руку, как только я к нему прикоснулся. Скрипучая дверь отворилась, и я вошёл на небольшую веранду. Через разбитую мозаику стекла прорывался тёплый утренний ветерок. Я взялся за ручку двери, ведущей в дом, и вдруг услышал нарастающие глухие удары барабанов. Это стучало моё сердце.

Доски были гнилые. Пусть неуверенной поступью, но я всё же шагнул за высокий пошарпанный порог и прошёл внутрь. В доме было всего три комнаты: прихожая, кухня и зал. В прихожей из мебели стоял знакомый мне синий стол. Между прихожей и кухней двери никогда не было – висела шторка из грубого льна с жёлтыми осенними узорами. Несмотря на то что люди много лет уже здесь не жили, запах на кухне был прежним. Пахло домом: пирогами, конфетами и дымом от печи. Мне почему-то подумалось, что, когда этого дома не станет совсем, останется только печь. В зале было пусто. Комната размером в шестьдесят квадратных метров без мебели казалась фантастически огромной. Раньше здесь стояло шесть кроватей и шкаф. Зал служил и для банкетов – здесь проводились все радостные и не очень большие семейные мероприятия, – и спальней, где собравшиеся родственники дружно похрапывали, выбравшись из-за стола.

Я вернулся в прихожую и подошёл к столу. В шуфлядке стола мой дед хранил всякие мелочи и заначку, накрытую пожелтевшими газетами. Я выдвинул шуфлядку и обнаружил часы с поцарапанным стеклом и белым циферблатом без ремешка. Пожелтевшая от времени газета лежала на прежнем месте, укрывая дно ящика. Я аккуратно приподнял её и взял в руки. С трудом, но разобрал дату: 19.07.1974. Это был день моего рождения.

Я вернулся во двор. Забор, который разделял двор и огород, куда-то исчез. В руке я держал давно остановившиеся часы. Давно остановившиеся стрелки на белом циферблате показывали время девять часов и одиннадцать минут. На экране моего телефона тоже было 9:11.

Я спустился в погреб.

В доме не было подвала. Только погреб, и я это знал.

Мне кажется, я помню себя с момента, когда услышал свой собственный пронзительный плач. Он разносился по всему дому из зала с шестью кроватями. Я лежал на тахте, укрытый серым тяжёлым покрывалом, и орал. Мне было три года. Белая деревянная дверь со стеклом посередине отворилась, и вошла мама в фартуке с поднятыми, как перед молитвой, вымытыми руками. Запах селёдки и лука ручейком влились за ней в большую комнату. Я заорал ещё сильнее. Рыба с пришитой головой ждала меня на кухне.

Причиной моего осознания себя как человека стала отрезанная голова селёдки.

Я игрался в кухне с порубленными дедом для розжига сосновыми щепочками, время от времени подсовывая их через чугунную решётку в котёл парового отопления. Это была моя любимая забава, когда на дворе было холодно и меня не пускали играть на улицу. Щепочка мгновенно загоралась, и я доставал её, чтобы с удовольствием затушить своим дыханием.

Мама приезжала к нам только на выходные, и всякий раз это был праздник для меня. Мама привозила хорошее настроение и что-нибудь вкусненькое. На этот раз мама привезла большой бумажный пакет с зефиром и три большие странно пахнущие рыбины. Они меня больше всего и заинтересовали. Раньше я никогда не видел так близко такую огромную рыбу. Её большие круглые глаза смотрели куда-то мимо меня, а серебристое скользкое тело выскальзывало из рук, как только я пытался приподнять рыбу из большой эмалированной железной миски. Я с ней мгновенно подружился.

В деревне у меня не было друзей. После того как я ударил железным ведёрком по голове свою ровесницу соседку, играясь в большой луже недалеко от нашего дома, её бабушка запретила со мной гулять – и я остался совсем один. Точнее, с бабой, дедом и старой, на коротких кривых ножках, собакой Мухой. Муху я боялся. При бабушке она была хорошей и доброй, но только я оставался с ней один на один, она сразу норовила меня цапнуть за руку или за колошу. Моим жалобам на Муху бабушка не верила.

Селёдка была солёной и какой-то волшебной. Я дал ей имя: Щука. Я слышал это слово раньше от дедушкиного друга, когда тот рассказывал о рыбалке и о чудесном озере Факел, которое находилось где-то на краю земли, в десяти километрах от нашей деревни. И ещё об этой чудо-рыбе много говорили взрослые пацаны, рыбачившие на канаве и однажды подарившие мне двух маленьких зелёно-полосатых рыбёх. Я был безумно счастлив.

Я проснулся после дневного сна. Спал я плохо, потому что неделю назад дед выбросил мою соску в печь у меня на глазах. Он считал, что мужику в три года негоже «сосать дунду». Поэтому я засыпал, зажав губами рожок от угла одеяла. Но это было не то. Дед и сам только-только бросил свою «дунду-сигарету» и, может, поэтому был злой и педагогически настроенный. До обеда, впечатлённый приездом мамы, я необычно много разговаривал, и, наверное, поэтому мне приснился сон, что у меня исчез рот. Я над этим размышлял. Но всё равно моё настроение было замечательное. Выпив стакан молока с корочкой свежего батона и черничным вареньем, я прямиком направился в кухню, где колдовала мама, к своему новому волшебному другу – Щуке.

К своему огорчению, в миске Щуку я не обнаружил. Не произнеся ни слова, я стал её искать. Я шёл по запаху. Сначала я увидел несколько серебристых чешуек на коричневом деревянном полу. Затем в помойном ведре обнаружилось что-то похожее на серую змею, свернувшуюся в клубок. Мама готовила что-то за кухонным столом, и запах привёл меня к ней. Я подошёл и попытался посмотреть, что она делает.

– Мама, а где Стюка? – спросил я.

Мама напряглась и всем телом на что-то навалилась. Я услышал хруст.

– Какая штука? – сдувая чёлку со лба, спросила мама, одновременно выбрасывая что-то в помойное ведро. Это что-то увесисто звякнуло об жестянку. В полёте это что-то успело посмотреть на меня своим волшебным круглым глазом. Я замер. Два шага до ведра казались дальше, чем озеро Факел. Я подошёл к ведру. Безжизненная голова мёртвого друга Щуки лежала на дне ведра, чуть кровоточа тёмно-коричневой струйкой. Я побледнел, колени подогнулись, и я плюхнулся на пол. Слёз не было. Огромный ком застрял в горле и не давал голосу вырваться наружу. Я перестал дышать. Сколько это длилось, естественно, я не помню.