Три дня оставалось до пятнадцатого, когда должна была начаться новая его биография, однако обнаружилось, что жизнь, как обычно, играет с человеком в свою игру по ее, жизни, собственному разумению.

Случилось это в воскресенье, с утра, когда он, еще лежа в постели, ласками и нежными словами склонял Наташу на любовное согласие.

Запиликавший мобильник, забытый с вечера в кармане джинсов, можно было проигнорировать, тем более, что уже раскрылись и потянулись к нему ее ищущие руки, но то ли бесконечная настойчивость звонившего, то ли интуиция или черт знает что еще заставили Натапова, матюгнувшись, вскочить, пробежать босыми ногами до валявшихся на кресле джинсов, выхватить мыльницу телефона и ответить.

– Привет, Натапов, – произнес уверенный, полнозвучный женский голос. – Меня зовут Елена Майская, для тебя просто Лена. Я твой режиссер.

«Майская? – ахнуло у Натапова в груди. – Та, что взяла первый приз на фестивале “Киношок” в Анапе за сумасшедший фильм о школе? Мое везение мне не изменяет?»

– Вы не ошиблись? – спросил Натапов.

– Натапов, не комплексуй. Я прочла твой сценарий. Я буду его снимать.

– Минутку… – Натапов махнул Наташе, мол, я сейчас; голый, еще возбужденный, вышел в кухню; чтоб выиграть время и осознать, понес дежурную ерунду: – Дело в том, что сценарий сейчас на конкурсе…

– Все знаю. И что тебе вторую премию дадут – тоже знаю. Повторяю, я его прочла.

– Каким образом? Там ведь все секретно, я там под девизом… – говорил, а в груди разливалось тепло: вот оно, признали, заторопились, засуетились – наконец-то!.. – Как вы могли прочесть? Кто вам дал мой телефон?

– Слушай, Натапов, не будь лохом – знаешь, что такое режиссер, когда он ищет сценарий? Вот и молчи. Я Майская, Натапов. Ты чего не рад? Не прыгаешь до потолка?

– Я прыгаю, – сказал Натапов.

– Не сильно прыгай, прошибешь потолок. Короче, надо встречаться.

– Когда? После награждения?

– Ага. Часа через два. Я буду ждать тебя в баре Дома кино. На входе, если спросят, скажешь, что у тебя встреча с Майской.

– Этого достаточно?

– Натапов, не остри.

– Я буду в двенадцать, – сказал Натапов. – Как я узнаю вас, Елена?

– Увидишь самую красивую, с самыми умными глазами – подходи.

«Подойду к самой наглой», – уточнил для себя Натапов, но все же отметил, что Майская его зацепила.

Характеры с натиском в сердцевине были ему симпатичны; опыт убеждал, что такие люди добиваются успеха. Тихие – благородны и незаметны, командуют же жизнью не стеснительные и скромные, а яркие, нагловатые и громкие, не случайно в армии приказы, которым подчиняются сотни людей, отдаются громким рыком. Натапов упускал, что за спиной крикливых и наглых часто стоят лживые, ловкие и жадные, что кукловоды именно они – так далеко в размышлениях он не заходил, брал ближе. Отвратительно, когда наглость принадлежит бездарности, думал он, но если наглость соответствует таланту, ее вполне можно перетерпеть – вдруг в случае с Майской все обстоит именно так? Лови момент, Натапов!

Он вернулся к Наташе.

– Кто звонил? – спросила она.

– Насчет сценария, – ответил он и спешно приступил к осуществлению прерванного желания, но любовь получилась постной. Наташа остыла, его же мысли уже были захвачены предстоящей встречей.

За завтраком торопился, времени хватило лишь на чашку черного кофе, от овсянки в замечательном исполнении Наташи отказался. Одеваясь на выход, успел в двух словах поведать ей о Майской.

– Прыткая, видно, девица, – сказала Наташа.

– Разберемся, – ответил он, отметив, что «прыткая» не Наташино слово, он услышал его впервые.

Приложившись на прощание к ее прохладной щеке, подумал про себя, что если эта Майская снимет классное кино, он простит ей и прыткость, и все наперед пороки вообще.

На встречу отправился подогреваемый любопытством. Кто она? Как с ней говорить? Задавать вопросы? Больше слушать? Поехал, понятно, на метро, жарком, пропахшем за неделю пóтом, но, к счастью, по случаю воскресенья малолюдном. Сидя в вагоне, в напавшей вдруг задумчивости уставился на дремлющего напротив смуглого таджика. Спохватился: что ему этот таджик, зачем? Вдруг вспомнил, что надо бы вместе с Наташей навестить маму, а также подумал о блокноте, что оттягивал карман куртки, – зачем он его взял, если есть смартфон? Считал, сколько станций осталось до «Белорусской», думал черт знает о чем, только не о кино. Почему? Задал себе такой вопрос, ответить на него сразу не смог, и это его удивило: он привык, что всегда отвечает на любые свои вопросы. Значит, нервы, сообразил он, значит, все идет правильно.

Бар – алтарь киношного духа. Там возникают и гибнут великие идеи, там чествуют героев и пропивают несостоявшиеся судьбы тех, кто подавал большие надежды.

Об этом подумал Натапов, переступив порог бара в Доме кино.

Заведение открывалось в двенадцать, пять минут первого людей в нем почти не было. Девушка за стойкой протирала салфеткой стаканы и рюмки, уборщица-азиатка домывала пахучей шваброй паркетины пола. Пейзаж освежала пара интеллигентных, слетевших с круга киноалкашей и троица вгиковских студенток-прогульщиц, одна из которых то и дело оглушительно и умно хохотала.

«Не Майская», – подумал о ней Натапов и занял выгодное для обозрения место под старинной киноафишей «Войны и мира», запечатлевшей наивную артистку Савельеву в образе наивной Наташи Ростовой.

Пока не было Майской, Натапов, желая расслабиться к разговору, заказал себе полтинник коньяка «Дагестан». Это было верное решение, коньяк свободно проник в нутро, и душа в нем расположилась удобнее. Взглянул на часы: четверть первого. Майской не было.

Натапов почувствовал нервами, что требуется кофе. Заказал, заглотал, добавил коньяка, взглянул на часы. Половина первого. Майская не объявлялась. Все стало на свои места.

«Пей дальше, Кирюха, – распорядился собой Натапов. – Пришел – пей. Не было никакой Майской. Какая-то сука тебя развела. Нормально; значит, таковы правила. Хорошо начинается твое кино».

– Привет, драматург! – услышал он над самым ухом, по-человечески дернулся в сторону, обернулся и увидел рядом с собой глаза без краски, энергичное лицо и пушистую, коротко стриженную голову. – Полчаса за тобой наблюдаю – никакой реакции. Хоть бы оглянулся!

Врет, подумал Натапов. Опоздала и сочиняет. Фантазирует на ходу. Режиссеры, наверное, все такие. Врать и вранье художественно оправдывать – вот что такое режиссер.

– Здравствуйте, Елена, – привстав, сказал Натапов.

– На «ты», Натапов, на «ты», – сказала Майская, и блик солнца блеснул у нее в глазах. – Садись, кинописатель. Угощай.

Он предложил ей коктейль.

– Нет, – сказала она, – коньяк.

Он принес две рюмки.

– Давай, – сказала она.

Они чокнулись.

– В глаза, в глаза, Натапов, – сказала она, – когда чокаешься, надо смотреть в глаза.

Он невольно подчинился, посмотрел; глаза были карие, смешливые, но в них был не один только смех, что-то намешано еще. Что? Он пока не разобрал.

Сделав длинный глоток, Майская поморщилась от крепости и удовольствия.

– Натапов, откуда ты взялся? Я тебя раньше не слышала, не видела, не знала. Это твой первый сценарий?

– Не считал.

– Ясно. Сразу тебе скажу – сценарий говно.

– Согласен. Мне дали только вторую премию, – сказал Натапов.

– Успокойся, я буду его снимать.

– А смысл?

– Режиссеров не знаешь. Запомни, когда сценарий хвалят, его, как правило, не снимают. Сценарий просто супер, говорю я в таких случаях, но, извини, старик, я сейчас не готова или что-нибудь типа того. Но если в сценарии хоть одна строчка меня зацепила – тогда да, тогда я первая, схвачу в зубы и не отдам. Твое здоровье, Натапов. Сценарий мой.

Снова чокнулись, выпили; Натапов немного воодушевился, Майская достала сигареты.

– Тут нельзя, – сказал Натапов.