– Мария Нашевна, а Резет, ну Леха, там в начале игры не рубил, хотя должен был, – хитрый Гриня пытался через огороды пробиться к пьедесталу.

– Все ребята молодцы, играли все хорошо, выиграл Петров, – воспитательница, которая все это время заполняла какие-то свои бумаги, вдруг куда-то заторопилась и сделала вид, что ябеду не услышала.

На другой день в классе Мария Нашевна после уроков сказала, что Алексей Петров, то есть я, теперь чемпион детдома по шашкам, и если будут проходить какие-нибудь соревнования по шашкам в городе, то меня туда направят. На задних партах зашептались про везучего резета, типа вот тебе и тормоз. Ага, везучий. Вам бы всем так везло, как мне. Хотя лучше не надо. Мария Нашевна говорила, что нельзя желать зла другим людям. А то оно обратно может прийти с еще большей силой. Так что не буду я бегать за Гринькой, который, похоже, на меня обиделся и теперь при каждом удобном случае исподтишка кидался смятыми листками бумаги. И интерес у него к шашкам пропал. А я время от времени играл один, иногда даже не притрагиваясь к шашкам, просто проигрывал всю партию в уме.

Весной проводились какие-то межшкольные соревнования по шашкам, в другую школу меня отправили в сопровождении Пушкина, который всю дорогу ворчал себе под нос про сопливых малолеток, которых он должен еще куда-то водить.

– Сам придешь, – буркнул он, едва из-за угла аптеки показался синий бок школы, где проводились соревнования по шашкам.

Играл я, если честно, совсем не вникая, чисто машинально передвигая шашки и даже не задумываясь над ходами, но неожиданно в конце дня услышал свою фамилию на завтрашние игры. То есть я прошел отборочный этап. Глупая улыбка была отражением моих мыслей, – это я так хорошо играю или другие не умеют играть вообще?

На следующий день мой триумф решила разделить со мной Мария Нашевна, которой, как оказалось, тоже надо было в город по своим делам. Поэтому сейчас она вышагивала справа от меня, ведя меня в ту самую синюю школу. На второй день играло человек восемь, поэтому управились за час. Я играл с тремя, всех выиграл. Потом еще некоторое время мы сидели в коридоре, глядя на снующих по коридору ребят. Они здесь все какие-то другие были, гладкие и причесанные. Казалось, если принюхаться, можно уловить идущий от них запах домашних щей и бабушкиного варения. Короче, отличались они от нас, от детдомовских ребят.

Грамоту из рук спортивного дядечки получать вместе со мной вышла Мария Нашевна, которая так зарделась, как будто это она заняла первое место. Мне дали в руки маленький кубок и сказали готовиться представлять город на областных соревнованиях.

– А Алексей пусть тренируется, – дядечка потрепал меня рукой по волосам. Вы за этим посмотрите, хорошо, – еще больше засмущавшаяся от этих слов Нашевна молча кивнула. Потом мы фотографировались и пили чай с печеньем, наверное, вкусным. Но это я уже со слов моей сопровождающей знаю, потому что меня самого после фотографирования накрыло и держало до самого прихода обратно в детдом. В один момент я даже чуть сознание не потерял, но вовремя вынырнул. Во рту был привкус крови от прикушенной губы и остатки непрожеванного печенья, от которого плевок на асфальте получился просто невообразимого цвета.

– Поиграй пока здесь, сыночек, я быстро, только через дорогу в магазин сбегаю за молоком, – красивая светловолосая женщина усадила мальчика где-то полутора-двух лет в песочницу. Песочница была новая, с чистым мелким песочком и кем-то забытой пластмассовой чайной ложкой. Мальчик цепко выхватил ее из песка и, глядя вслед переходящей улицу маме, засунул в рот. Песок был вкусным, ложка то врезалась в груды песка, то выплевывала его фонтаном вверх. В руках ребенка она была ничуть не хуже ковша экскаватора. Утомившись, малыш свернулся на нагретом солнцем песочке и не слышал визга тормозов, глухого удара и чьего-то испуганного вскрика. Звон бидона по луже молока на асфальте также его не разбудил. Не мог слышать он и обрывки разговора двух полных теток на той стороне улицы, мол, совсем молодая, нет, не насмерть, но без сознания ее скорая увезла, вон молоко на асфальте все еще не высохло. И даже спустя целый час, когда от пролитого молока уже остались лишь белесые пятна, стоящая в тени кустов песочница также заботливо берегла сон уставшего ребенка.

– Эй, мама, смотри, смотри, там лялька спит, – чернявая девчушка потянула свою маму за юбку.

– Миро дэвэл, да и верно спит, чаворо, мальчик чей-то, – цыганского вида женщина устало поставила на траву тряпочный баул, подобрала свои юбки и присела на него.

– Красивый такой, – девчушка присела на край песочницы, – эй-эй, соня, где твоя мама?

Малыш заворочался и проснулся, а как проснулся так сразу и засопел, готовясь заплакать сразу за все. И за то, что кушать хотелось, опять же в туалет не сводили.

– Мама, мама, он ничей, ничей, смотри – его же никто не ищет и не зовет, давай возьмем его с нами, ну пожалуйста, – девчушка аж припрыгивала от нетерпения.

Цыганка потянулась, взяла еще сонного ребенка на руки и начала покачивать. Сопеть малыш сразу перестал и даже закрыл глаза, благо детский сон еще не успел далеко уйти от него, да и кушать почему-то уже не особо хотелось. А в туалет он уже того. Улыбнувшись и сразу став выглядеть моложе, женщина смахнула с лица мальчика налипшие песчинки. Поэтому можно еще и поспать, пока мама придет, тем более еще и на ручках баюкают.

Привычный скрип цыганской брички навевал дрёму лучше любой колыбельной. Скоро уже должен был показаться поселок, Янко встряхнул вожжи и потряс головой, отгоняя сон. Сзади из брички раздался детский плач и успокаивающий голос Лалы. Вот, дырлыны, своих детей ей мало, так она откуда-то еще и чужого принесла. Не дай бог, искать его будут, а если у них найдут, то беда им всем будет. Никто ведь им не поверит, что этот ребенок – найденыш. Скажут, вы нашли, а у кого-то он пропал. И пропажу сразу им в кражу и поставят. Ну а в тюрьме-то сидеть ему придется. А за воровство ребенка, да еще и цыгану дадут столько, что мало точно не покажется. Вот дура баба, а? Дура и есть. Это же надо было до такого додуматься, чужого ребенка в табор притащить. Ну и что, что он один был, и никто его не искал. Как потерялся, так найдется. Это людей заботы, а не цыган. Чужак, он, гаджо, что он нам. А сейчас как вот? Самим как прокормится, думать приходится. Но это ладно, многого ему и не требуется. Но что с ним дальше делать-то? Не оставишь же его в поле одного? Люди-то потом сказать могут, что Янко сироту на погибель кинул. Ладно, что-нибудь само придумается, вон уже дома показались.

За такими беспокойными мыслями цыган и не заметил, как они уже подъезжали к очередному поселку. Сколько их было, таких вот безымянных селений на их пути. Много раз по много, но все чем-то схожие. Встали за поросшей бурьяном околицей, поставив брички, как обычно, широким кругом. Внутри него сразу же затеялась привычная для стоянок их табора суета. Ребятишки разводили костры, от которых вскоре вкусно запахло варевом. Мужики неспешно переговаривались и тянули из карманов кисеты. Бабы вытряхивали из бричек влажное тряпье и собирали нехитрую снедь. Девки стайкой упорхнули на поселковый рынок. Загремели пустые ведра, кто-то затеял стирку. Неподалеку на полянке фыркали и переминались стреноженные лошади. В общем, нехитрый цыганский быт налаживался, тут решили остановиться до поры, пока уже не придет время отправляться в путь до их нового дома.

– Знаешь, а с этим мальчиком так хорошо дают, наши-то ребята уже постарше, а этот еще совсем маленький, да и нравится он людям, – Лала принесла мужу вечернюю похлебку. – Янко, пусть он еще с нами побудет, потом, когда уже к зиме поедем, будем думать о нем.

– Откуда же ты взялся, а? – задумчиво глядя на возящегося под бричкой с щенком мальчика, Янко дул на горячий котелок.

– Да не разговаривает он пока, разные звуки только. Двух годин, наверное, даже еще нет ему. Но ласковый он такой, всем людям улыбается, ручки к ним тянет. И сам на руки ко всем идет. Может, пусть он с нами останется, а?