Комментарий к Осознанный нами шаг (Грандмастер Клинков, Тит Мид II), pre-Skyrim

4Э 175, после Великой Войны и заключения Конкордата Белого Золота.

Переплетается с фиком Астеры “Зыблема, но не потопима”: https://ficbook.net/readfic/4309544

Красные блики роняет рассвет на камень столицы, на восемь сторожевых башен, что стоят – всё ещё стоят, удерживая небо над Имперским городом, в который раз готовое рухнуть. Закрыв глаза, можно почувствовать запах железа, стынущий в воздухе – даже сейчас, когда окончена война, когда снова горит алым знамя Империи над Белой Башней, словно Драконьи Огни.

Чаша Высокого Пламени погасла после Кризиса Обливиона. Первый Клинок ушла вместе с ним – её служение было окончено, другим надлежало встать на стражу.

Он не может сдержать улыбки, горько кривящей губы.

Теперь их служение окончено тоже.

Время Клинков прошло.

- Грандмастер Октавиан, - негромко говорит кто-то за его спиной. Он не оборачивается; этот голос знает вся Империя.

Он и есть – Империя.

Тит Мид снова без боевого доспеха, но пышные императорские одежды ему не к лицу, пусть они и красны, как кровь. Он потомок военачальника, дух от духа Тита Мида Первого, что некогда заставил Империю склонить колени перед ним меньше чем с тысячей людей, и ему не нужна слепящая роскошь пурпурных мантий. Тит Мид Первый пришёл, чтобы забрать власть. Тит Мид Второй – чтобы её сохранить.

Таким людям нужна верная броня и источенный боями клинок в руках, но время клинков прошло.

Теперь их место займут перья дипломатов.

- Мой Император, - Октавиан поворачивается и склоняет голову в церемониальном приветствии.

Тит Мид скользит взглядом по блестящим под солнцем пластинам чужого доспеха – полгода назад он был черен от эльфийской крови и сиродильской грязи, полгода назад кузнецы наспех латали выщербины и пробоины в нём уродливыми плавлеными шрамами на королевской стали. Но сегодня – он снова горит золотым змеиным узором, снова сверкает солнечной белизной, и ни капли красного нет на нём.

- Я помню, ты говорил мне, почему на доспехах Клинков нет эмблемы Империи, - Тит Мид шагает ближе, останавливается рядом, отрешенно глядит с почти что божественной высоты смотровой площадки Башни на сиродильские земли. – Но я был бы горд видеть её там.

Октавиан на миг поднимает глаза к чёрному дракону на ярко-алом знамени. Шелковая ткань трепещет на ветру, бьётся – непримиримо и жадно, беззвучно прославляя право триумфатора.

Кровью залито знамя.

- Отныне твоя тайная гвардия будет носить её, - отвечает Октавиан с улыбкой – почти без горечи. Боль уходит, когда сражаешься слишком долго; горечь же застывает в сердце, и не выжечь её оттуда ни акавирским золотым змеям, ни имперскому чёрному дракону.

Пепел в глазах последнего Грандмастера, пепел сгоревших в каминах Белой Башни тайных документов Ордена.

Но он – Клинок, и потому даже пепел обращается в сталь.

- Двадцать четыре, - сухо говорит Октавиан. Тит Мид принимает из его рук пергамент, отбрасывает в сторону связывающую свернутый свиток ленту – слишком остро, слишком резко; Октавиан отводит глаза. Лучше смотреть на солнце, танцующее на зеркальной поверхности Румара, на новые корабли, гордо рассекающие его гладь.

Та же горечь в сердце Императора, знает Октавиан. Тот же пепел в его глазах.

И золотой меч неумолимо движется к его груди.

Двадцать четыре имени на пергаменте, заверенном личной печатью Грандмастера Ордена. Двадцати четырём позволено жить. Октавиан не говорит ни слова, пусть бьётся в груди зло и хлёстко: не вздумай отказать, Император, не смей убить последних. Но он знает, до колючей пустоты под кожей знает: одно слово, и он бросит этот пергамент в тот же камин, где горели в семьдесят четвёртом секреты Империи.

- Кого из них я знаю? – спрашивает Тит Мид, так же сухо и просто. В такого Тита Мида верит Грандмастер Октавиан.

Такому Титу Миду он – с болезненной усмешкой от собственной неосторожности – верит.

- Этрион и Марон были одними из твоих телохранителей в Штормхолде. Пьющая-Из-Теней уходила с тобой из Имперского города.

Двадцать четыре имени, неизвестных почти никому. Мало, слишком мало, но других знают Глаза Талмора, и их не заградит спасительная печать. Сражения ни мечом, ни словом не прощают жалости и сомнений.

Это последний бой Клинков, и Октавиан не намерен допускать ошибок.

Тит Мид кивает и бережно сворачивает пергамент.

Выдох Октавиана безупречно ровен.

- Защищай свой город, Император, - тихо говорит он. – Если понадобится, прикажи в цепях гнать новобранцев из провинций на его защиту. Если Башня окажется в руках Доминиона, всему конец, не только Империи.

Тит Мид Первый, поднявший на ней свой штандарт в семнадцатом Четвёртой Эры, мог бы много об этом рассказать.

Тит Мид Второй кивает снова – и снова молча.

Он уже отдал Талмору Хаммерфелл – и, пусть до ухода последних солдат Доминиона с земель редгардов там оставались солдаты из легионов Дециана, теперь Хаммерфелл – это всего лишь северо-западный щит Империи. Для вторжения с запада Доминиону придётся вначале обескровить пустыни, а Империя больше не обязана тратить людей на их защиту. Упрямые Предшественники и надменные Венценосцы, все они отныне – живая стена, которая задержит войска Талмора, давая имперским легионам время для укрепления обороны на границе.

Жестокая, но эффективная мера.

Редгарды горды, словно сами альтмеры, и до последнего не склонятся перед Доминионом. Лучшей защиты не пожелать для сиродильских рубежей.

- Полдень близко, - отрешенно говорит Тит Мид, опираясь на белоснежную баллюстраду смотровой площадки. Румар беспощадно-ярко сверкает далеко внизу, заставляет щуриться от бьющего в суженные зрачки света. – В день ультиматума тоже было солнечно. С нами ли боги, Октавиан?

Грандмастер усмехается. Он помнит этот день – ясно, словно собственную присягу. Тогда он впервые почувствовал приближение сегодняшнего полудня.

- А есть ли тебе дело до богов, мой Император?

Тит Мид кривит губы в ответной усмешке.

- Я дам тебе столько времени, сколько смогу, - коротко говорит он, выпрямляясь.

И это всё, о чём Октавиан мог бы его просить.

Есть ещё время; можно успеть отправить птиц и отдать приказы. Один звучит лишь для двадцати четырех, другой – для всех прочих. Оба – будто Октавиан вырезает собственное сердце.

Но он Грандмастер Ордена.

У него нет сердца.

Первый приказ: предать данную Ордену присягу и уйти под чужое знамя, пополнить ряды Пенитус Окулатус. Двадцати четырем позволено жить – ценой, которую едва ли смог бы принять Октавиан.

Но они – смогут.

Потому что он приказал.

Второй приказ: каждому из Клинков сдаться имперской страже для вынесения приговора.

И они – придут.

Потому что он приказал.

Клинок не приемлет ни жалости, ни сомнений – и он заканчивает свой бой последним выпадом в орлиную грудь.

***

Колокол бьёт полдень.

Две шеренги Легиона стоят по обе стороны вымощенной дороги, до блеска вычищенной поздним сиродильским солнцем. Октавиан отрешённо скользит взглядом по доспехам легионеров. У каждого на груди – багряный ромб.

Сердце Империи.

Дорога лежит по Зеленой Императорской Тропе – к самой Бело-Золотой Башне, к высокой колоннаде, полгода назад разрушенной и вновь отстроенной. И у стен Башни – место Императора. Тит Мид безупречно прям, и нет в нём ни горечи, ни сожалений; кровавый пурпур мантии стелется у его ног. Рядом с ним – занявшие место старого Ордена, и в красных ромбах на их доспехах – око, пронзенное клинком.

Достойные преемники.

Среди них Октавиан ловит взгляд – слишком знакомый взгляд. Потом, будто очнувшись, ищет – и находит ещё. И ещё. Не двадцать четыре, но довольно, и он бы выругался сейчас в голос, позабыв храмовые обеты, на беспечных и упрямых щенков, ещё не ставших императорскими псами.