Атморец осторожно дохнул на пустующую стойку для доспехов, сметая с неё пыль, и тут же оглушительно чихнул от взвившегося серого облака. Силгвир благоразумно отвернулся в другую сторону, спасаясь от пыли, и подошёл к добротному столу с истлевшими бумагами на нём. Блестящий металлический шарик, упавший со стола и закатившийся в пыльный угол, привлёк его внимание; босмер, наклонившись, осторожно дотронулся до него пальцем, чтобы через мгновение испуганно прижать уши и отскочить назад.

Призрачная фигура невысокого бородатого эльфа соткалась посреди комнаты и заговорила на языке, больше напоминавшем грохот камней в колодце, чем живую речь. Рагот оглянулся.

- Надо же, а я думал, я избавился от этой дряни, - изумился атморец, поднимая шарик. Призрачная фигура задрожала и погасла. Переведя взгляд на Силгвира, Рагот не сдержал смешка. – Это всего лишь давнее послание Мзнелфта, двемерского счетовода или кто он там был… этот козий сын просил руки моей дочери, мол, ради укрепления союза наших народов. Ну и моих земель. И, может быть, моей власти, знаний и Исмир знает чего ещё, сам Херма-Мора заблудится в намерениях этих медноголовых. Она сказала ему, что сперва сварит его сердце в меду и съест его на зимнем пиру, а потом уже пойдёт речь о руке. Ха! Славная была девка. Лучше многих моих сыновей.

- Дочь, - оторопело повторил Силгвир. Он с трудом представлял себе Рагота в образе правителя, но представить Рагота в образе отца оказалось ещё сложнее.

- Постоянно встревала в какие-то передряги, - довольно хмыкнул Рагот. – Как-то раз её взял в плен младший кимерский лорд. Тоже, верно, хотел её женой себе сделать, или наложницей, или как это у них называлось: надо мной посмеяться и власти потребовать. Сделал. Через месяц она ходила по кимерским землям с его головой на копье. Я подарил бы ей земли, какие бы только она захотела, но не сиделось ей на месте, отправилась на Йокуду, пути меча учиться. Исмир знает, где она, и, главное, когда… но о наших походах песни пять десятков лет спустя на пирах пели.

- Так у тебя, может, и жена была? – Силгвир всё ещё пытался мысленно совместить слова «Рагот» и «отец». Раньше он наивно думал, что повидал многое в жизни, и удивить его непросто, но чудеса Тамриэля не переставали себя проявлять.

- Была… две. Одна на Атморе, по молодости. Другая здесь, по глупости. Как подумаю, что, может, они в Зале Славы пируют и меня ждут, так и пожить ещё хочется, - задумчиво сказал Рагот. Перевёл взгляд на двемерскую поделку в своей руке и небрежно зашвырнул шарик в угол. Посерьезнев, атморец повернулся к Довакину. – Я знаю, у тебя много вопросов, Довакиин, и не о том, с какими девками я веселился. Мы ответим. У меня тоже есть вопросы к тебе, они будут и у Морокеи. Отдохни сейчас и вспомни заново путь, который ты прошёл: ты не умеешь отдавать Vahrukt, тебе придётся говорить его словами тамриэлика. Мои покои открыты для тебя. Здесь ты в безопасности – даже от Херма-Моры.

Тяжёлая дверь хлопнула, закрывшись за спиной драконьего жреца, и на резном дереве мягко вспыхнули и погасли несколько магических рун. Силгвир нервно стянул с огромной кровати истлевшие меховые покрывала и забрался на деревянный каркас: его, как ни странно, ничуть не коснулось время. Смотреть на изуродованные доски было больно, но даже от мёртвого дерева исходила неведомая сила, в чем-то схожая с той, что Силгвир почувствовал в роще Кин.

Запрокинув голову, босмер встретился с пустым взглядом лисицы на стене – и, вздрогнув, торопливо отвёл глаза.

Может быть, эти покои и были домом для Рагота, и сам Силгвир внутренне ощущал, что здесь его никто и ничто не тронет – но он был гостем здесь, нежеланным гостем, за которым пристально наблюдали, и от этого ему становилось не по себе.

Древние города не прощают преступлений так легко, как люди. Бромьунаар запомнил своих осквернителей, и он, Драконорожденный, был в их числе. И он, ничего не зная о жертве прошлого, бездумно убивал тех, кто когда-то отдал свою жизнь и своё посмертие, защищая мир, который считал правильным.

Раготу воистину было за что его ненавидеть – и не острые уши были в этом виноваты.

Силгвир мысленно пообещал себе сделать хоть что-нибудь действительно хорошее. Пока что все его попытки поступить верно в отношении древнего Скайрима приводили к тому, что он оказывался хуже любого разорителя гробниц. Вспомнив о Морокеи, Силгвир ощутил снова горьковато-солёный привкус на языке.

Четыре тысячи лет. И‘ффре, четыре тысячи лет службы – год за годом быть запертым в опустевшем городе и бессильно наблюдать, как земля забирает его, слышать, как один за другим стихают Голоса верных, и – в конце концов – погибнуть от рук глупого Драконорожденного, уже дождавшись возвращения драконов. Возвращения повелителей. Горький шёпот Морокеи, прощающегося с тысячи лет как мёртвым Тейвенааком, беззвучным эхом остывал в стенах Бромьунаара.

Кровь и пепел, только кровь и пепел.

Сны Бромьунара были тревожны, как зыбкая ночная трясина, и болотные тропы снова привели его в Апокриф – к бурлящему тёмно-зелёному морю с хрупкими, будто костяными, мостами. Но в этот раз дурман дэйдрической силы не коснулся его, и Силгвир шёл по дорогам величайшей из библиотек свободно и без страха.

Золотое сияние ждало его – у тех последних страниц, которые он не осмелился прочесть.

- Ты защищён, - говорит Мираак без капли удивления. – Дело служителя – хранить своего господина. Он живёт множество десятков лет, и столетия его жизни размыты Рассветом, так что он и сам ошибётся в подсчётах – но зачастую не сила, а хитрость продолжала его жизнь. Исмир в природной своей жестокости и вечной жажде не брезгует обманом, ведь ты знаешь и сам, чьё он отражение; жрецу же подобает следовать богу. Он выполнит свой долг и не поскупится заплатить любую цену. Спроси его: какому долгу он выбрал следовать теперь?

***

- Hi fendaan Tinvaak.

Рагот раздражённо встряхнул головой.

- Grik vosod ni los vothkriistaal. Druv fend Zu‘u hon nokei vunne? Zu‘u laan sos.

Морокеи осуждающе поглядел на него.

- Nok uv vahzen, nust vust tinvaak zos. Laan, ruz krii.

Рагот зло рыкнул сквозь зубы, но продолжать спор не стал. Силгвир осторожно шагнул в светлую от волшебных светляков залу, где за пустым столом сидели жрецы, и неуверенно поздоровался. Рагот церемонно поднялся и слегка поклонился в ответ, Морокеи же обошёлся кратким приветствием на Довазуле. Жрец Джунала наконец выглядел подобающе служителю драконов, пусть его одеяние, отделанное драконьей чешуей, скорее напоминало не воинскую броню, но ритуальные одежды.

- У меня есть… немножко батата, - очень-очень неуверенно сказал Силгвир, когда тишина стала довольно напряженной. – Эльфийской картошки.

Рагот презрительно отвернулся от эльфийской картошки, но по крайней мере не стал плеваться от подобного еретического предложения – Силгвир начинал подозревать, что при Морокеи Меч Исмира по крайней мере старался сдерживаться. Сам Морокеи бататом не побрезговал. Неодобрительное молчание Рагота было холоднее льда, поэтому Силгвир предпочёл заняться делом: то есть, порыться в своём мешке и подсчитать остатки еды. В Айварстеде он не успел взять с собой ни крохи, а батат заканчивался, и одинокий печёный грязекраб, уже начавший сомнительно попахивать, не внушал ему больших надежд.

- Я бы хотел остаться в Бромьунааре на эту Беседу, поскольку я не знаю, что нам понадобится после – но ты зря позволил мне отведать живой пищи, - сообщил Морокеи, постепенно расправляясь с бататом. – Я вспомнил о прелестях мира за пределами Бромьунаара, и теперь уделять должное внимание Беседе будет сложней.

- Но у меня осталось только это, - виновато сказал Силгвир, вытаскивая за лапку грязекраба. Судя по пристальному взгляду Морокеи, подозрительного запаха он не почувствовал, а грязекраб явно в его глазах ценился больше батата.

Рагот раздражённо вздохнул.

- Рассказывай, Довакиин. Он ждал четыре тысячи лет и подождёт ещё день, медоварни не исчезнут с лица земли.