Его Голос почти неслышен сейчас от усталости и бессилия, но к богу, которого он зовёт, не принято обращаться в полный Голос. Золотые глаза Всесущего Изначалья глядят на него с укором, но он продолжает, и Змей Времени неохотно разворачивает туго стиснутые кольца.
AE ALTADOON ALD AKA
AE MNEM AE ALTADOON
Текучее время не хочет останавливаться, хочет Стремиться и Воплощаться, и ни за что на свете он не смог бы остановить его целиком.
Но рядом с ним нет места текучему времени.
AE MNEM AE ALTADOON
И земля, целующая лезвие его клинка, уже не эта земля, потому что никогда не было её, и никогда не было древних лесов на ней, и никогда не рождался взывающий к Сломанному Богу, поскольку он был выкован из рассветного пламени его золотой чешуи.
AE MNEM AE ALTADOON
Наступает безмолвие.
Слова, Выкрикнутые Языками, замерзают в воздухе, едва вылетев из их ртов, как замерзает дыхание и движение, стук сердца и мысль, жизнь и не-жизнь.
Далеко впереди, там, где безмолвие уже тает, истонченное стремительными потоками Времени, сотни людей добровольно принимают смерть, и Тейвенаак Кричит, отдавая свой дух и силу, когда меч Морокеи рассекает его горло, позволяя обжигающе горячей крови вырваться наружу.
Рагот глядит сквозь белую пелену туда, где служитель драконов убивает своего повелителя, и видит ослепительный свет на острие посоха Магнара – и свет, куполом накрывающий Бромьунаар. Его краткое сияние заслоняет Морокеи и голый скелет Тейвенаака, чья душа стала силой, питающей барьер, и сотни тел принесших себя в жертву ради лишних капель её.
Потом свет гаснет, и остаётся только белая пустота вокруг, ледяная пустота, стиснувшая его в смертельном капкане. Он сын Атморы, и лишь потому ещё живёт в замершем безвременьи, но и энергия его жизни иссякнет скоро.
Он чувствует червоточины в пространстве рядом – значит, верные уходят порталами прочь от Бромьунаара. Их путь лежит к Скулдафну, священному храму, за который будет следующий великий бой. Шор проиграл свою битву, и смертному отражению Исмира стоит сделать так же, поэтому Рагот выдыхает последнее тепло своего сердца в безмолвную стынь – с благодарностью за достойную смерть.
AE MNEM AE ALTADOON
AE ALTADOON ALD AKA.
***
Силгвир судорожно дёрнулся, пытаясь выкашлять, выскрести из легких ледяную неподвижность, белым закрывшую всё сущее. Смерть можно было обмануть или победить.
От безмолвия не было спасения.
- Это всего лишь память, Довакиин, - негромко произнёс чей-то Голос рядом. – Время течёт, как и прежде.
Голос звучал так же, как и тысячи лет назад.
Силгвир теперь знал это.
Теперь он знал неистовую хохочущую жажду крови и безумную триумфальную радость, вырывающуюся в Крик, когда сверкающий клинок ломает ударом кости врага, теперь он знал верность – и знал предательство, знал гордость чести и стыд долга, знал боль и знал отчаяние.
Теперь он знал, как пал – или был защищён – Бромьунаар.
Осколки памяти Рагота впивались в него изнутри.
- Ты же умер, - выдохнул Силгвир, отчаянно поднимая взгляд на драконьего жреца, - ты же умер, тогда, от этого… пустого холода…
В глазах атморца плеснулась и растворилась спустя мгновение горькая усмешка.
- Это был мой последний бой. И не был. Разве сейчас я выгляжу мёртвым для тебя, Довакиин? Теперь ты знаешь, кто был Dovah, кости которого ты упокоил. Знаешь, кто были те, что ходят здесь, не облаченные даже в плоть. Не было жертвы страшней той, что была принесена за Бромьунаар. Форелхост испил куда меньше смерти… но, быть может, куда больше отчаяния.
Силгвир крепко сжал левую ладонь в кулак. Мир всё ещё не соглашался жить с ним в одном времени, словно он по-прежнему был заперт в белом плену не-существования.
- И Морокеи… четыре тысячи лет…
Рагот медленно кивнул.
- Да. Четыре тысячи лет он хранил Бромьунаар – без права уснуть и забыться, как уснул я в священной колыбели Монастыря. Это участь, которую не должен был избрать служитель Джунала… но была истина в словах Вольсунг. Война ещё шла. Мы были нужны войне. Морокеи исполнил, что должен был.
- Четыре тысячи лет, - повторил Силгвир.
Рагот бесшумно и неторопливо направился в один из тускло освещенных коридоров, туда, где затихал шум подземных водопадов. Вокруг его посоха закружились мягкие огоньки, помогая каменным чашам-светильникам волшебным сиянием. Стрелок, опомнившись, последовал за ним.
Никогда не испробованная им горечь яда стыла на губах.
- Но ты тоже… я понял теперь, почему ты сказал Морокеи, что ты не выполнил свой долг. Он хотел, чтобы вы ушли и остались жить. Чтобы сохранили верных… драконам, - Силгвир догнал жреца, торопливо зашагал рядом. Рагот не смотрел на него.
- Ты правильно понял, Довакиин. Но Бромьунаар истощил меня, а после него было ещё много боёв. Тяжёлых боёв. В Форелхосте… даже до осады Скорма я едва верил, что нам удастся сохранить веру и истину, которую очернил Харальд. Но я должен был верить. Только этого не всегда бывает достаточно. Aal Ysmir maat Zey.
- И что ты будешь делать теперь? – тихо спросил Силгвир.
- Молиться, - совершенно непосредственно и спокойно сообщил атморец. – Бромьунаар был мне домом. Но за тысячи лет эхо моего Голоса здесь стихло, и сейчас пришло время его вернуть. Ты… я не знаю, имеешь ли ты право войти в священный храм. Останься в моих покоях и отдыхай, тебя ждёт долгая Беседа.
Выщербленный камень предательски выскользнул из-под сапога, и Силгвир беззвучно помянул дэйдра. Огромные лестницы Бромьунаара с высокими ступенями были настоящей пыткой. Надо было быть нордским строителем, чтобы сделать их настолько неудобными.
- В твоих покоях? Это за что эльфу такая честь? – попытался пошутить Силгвир, но скользнувший по нему презрительный взгляд Рагота ясно сообщил, что шутку драконий жрец если и почувствовал, то не оценил. Босмер примирительно поднял руки. – Хорошо, не злись… в покоях так в покоях. Я вот ещё хотел спросить… можно?
Рагот проворчал что-то неразборчивое, из чего Силгвир сделал вывод, что, наверное, можно.
- По поводу драконьего языка, - осторожно добавил стрелок, с любопытством приподняв уши. – Когда я видел осаду Бромьунара, я слышал ваши разговоры и всё понимал… но ведь это не тамриэлик?
- Dovahzul, - мрачно сказал атморец, останавливаясь у высокой двери с искусным барельефом. – Не радуйся, Довакиин. Ты понимал всё, потому что я понимал всё, но эти же Слова сейчас не скажут тебе ничего. Я не собираюсь отдавать тебе свою силу, чтобы ты преодолел собственное невежество.
Силгвир приуныл. Кончики его ушей печально опустились. Он очень надеялся, что воспоминания Рагота позволят ему хоть немножечко понимать драконий.
- Отвлекись от своей скорби, сможешь предаваться ей всё время молитв, - нетерпеливо позвал его Рагот. Силгвир осторожно переступил вслед за ним порог резной двери, прищурившись от мягко вспыхнувшего внутри света.
Однажды Силгвир побывал в покоях ярла в Драконьем Пределе – когда примчался к Балгруфу посреди ночи с требованием помочь в поимке дракона. Стража не посмела остановить тана-Драконорожденного, а Силгвир впервые увидел, как живут правители людей. И онемел: он прежде видел изукрашенные драгоценными камнями, золотом и барельефами величественные покои в забытых подземельях, но никогда не думал, что и живые люди живут так же, пьют только из серебряных кубков и спят на набитых пухом перинах. В Валенвуде никому и в голову бы ни пришло даже представить, что король, или Сильвенар, или Зеленая Леди жили бы столь отлично от своих подданных.
В покоях Рагота не было ни драгоценных камней, ни золота, ни серебряных кубков. Но каменные стены, облитые рыжиной пламени, были сплошь изрезаны барельефами, где – причудливыми узорами, где – искусно переданными картинами, где мелким драконьим письмом. Огромная лисья морда с лукавой полуулыбкой и пустыми глазницами глядела на хозяина и гостя со стены над ложем, на котором свободно уместились бы шесть Силгвиров или три Рагота. Искусник, вырезавший зверя, поистине был мастером своего дела: от пронзительного взгляда лисицы в хребет заползала ледяная змея.
