========== Глава 1. Сны ==========

Вначале это были просто сны.

Сны, после которых он просыпался, мгновенно раскрывая глаза и чувствуя пламя, бурлящее внутри, искрящееся, жгущееся, оно жаждало вырваться, жаждало выкричаться из него, неостановимое и яростное – его всё сложнее было удержать.

Всё сложнее было выдохнуть молча.

Солстхейм никогда не был спокойным местом – во всяком случае, на его памяти такого не наблюдалось. Его стрелы помнят вкус пепла, вырванного из тварей, созданных ученицей Нелота, и кровь культистов Мираака, и драконью кровь. Кровь Пожирателя, величайшего из Дова, – тоже.

В Вороньей Скале давно привыкли к безумствам смертного мира, но поместье Северин всё чаще обходят стороной: по ночам оно истекает не криками, но шепотом, страшным и всесильным, почти таким же, каким прежде сочились магические камни чудовища, околдовавшего сотни людей.

Их почти невозможно отличить.

Довакин и сам знает об этом.

Его разрывает изнутри драконьими душами. Сила, которую он поглотил, забрав то, что осталось после Мираака, меняет его, подчиняет себе, и бессильны мудрые Седобородые, потому что никто из них не знает, каково это – пожирать души Дова.

Никто из них не знает, как стучатся они в груди – незримым огнем в биении сердца, искристыми линиями вечного света в крови. Свет наполняет и переполняет его: скоро он вырвется из глазниц, изо рта, вскроет изнутри смешную телесную оболочку и выцарапается наружу сверкающим смертоносным Голосом.

Он просыпается по ночам, едва выбираясь из омута Апокрифа, куда, кажется, каждую ночь затягивает его манящая сила Хермеуса, и Голос клокочет в горле, потому что силе нужно убийство, силе нужна власть, силе нужна смерть. Стремясь утолить жажду, он убивает новых драконов, и это действительно приносит успокоение – но ненадолго.

После чего всё начинается заново.

Лёжа в холодной постели в пустом поместье, владельцев которого он убил собственноручно, Довакин шепчет Слова. Он не знает, какой смысл таят произносимые им звуки, складывающиеся в незнакомый ему Язык: может быть, отголоски памяти Мираака говорят в нём сейчас. Может быть, души Дова нашептывают их его губами. Шёпот ползёт по Вороньей Скале, растворяясь в земле и морском ветре излитой впустую всемогущей силой, Голос обретает свободу, и Довакин снова может уснуть.

До следующей ночи.

До следующего вдоха?

Нелот стар, мудр и до ужаса нетерпелив, а еще приходит в совершенное бешенство, когда его отвлекают от двух занятий: проведения экспериментов и чаепития. Поэтому он смотрит на наглого босмера с искренним негодованием, возмущением и яростью, потому что никакому Герою, никакому Драконорожденному и никакому спасителю Тамриэля не позволено нарушать его дневной режим.

Лесной эльф, взъерошенный, маленький, юркий и с поразительных размеров луком за спиной, ловко уворачивается от посланного в него исключительно справедливости ради мерцающего шарика заклятья. И снова вцепляется в Нелота. В буквальном смысле.

Пока маг сомневается, каким способом лучше отдирать лесных дикарей от драгоценной мантии Советника древнего и гордого Дома Тельванни, Довакин продолжает торопливо что-то ему доказывать.

- …погиб в Апокрифе, пожалуйста!

Нелот улавливает только конец фразы: предыдущее он пропустил, сочтя абсолютно лишним. Дергает длинным ухом в неописуемом раздражении. Отцепляет Довакина от мантии. Фыркает, разворачивается, берет в руки оставленную чашку с чаем, поворачивается обратно, неспешно делает пару глотков. Смакует горячий, пряный, островатый чай, и мечтательно вспоминает о тех славных временах, когда Морровинд был еще цел, и никто не смел тревожить его по таким пустяковым причинам.

Но наглый босмер всё же сказал что-то интересное.

Что-то… необычное.

Нелот смотрит на него внимательнее, так, как умеет только он, древний тельваннийский зачарователь: смотреть на Довакина ему всё тяжелее, слишком остёр пробивающийся из него рычащий и ревущий свет, сияющим клубком сплетенный из поглощенных душ. Эти души шепчут по ночам, когда контроль сознания Драконорожденного над ними ослабевает – когда драконья сущность вырывается на волю, пусть пока всего лишь неслышным Голосом, тающим в темноте. Тель Митрин стоит далеко от Вороньей Скалы, но Нелот всё отчётливее чувствует силу, расползающуюся по Солстхейму.

Довакин был так неосторожен, что запер внутри себя немыслимую мощь – мощь, которой хватило, чтобы убить аспект Алдуина и чудовище Моры. Он пожрал все драконьи души, до которых сумел дотянуться. И теперь они пожирают его самого.

Нелот фыркает снова: как просто и как глупо. Нечего даже время на это тратить.

- Помоги мне, - тихо просит Драконорожденный. – Помоги, я заплачу тебе любую цену. Я согласен на что угодно. Я боюсь… того, что могу сделать.

В это мгновение Аури-Эль замирает, поднимает голову с бесконечных свернутых колец, и смотрит на одного упрямого старого тельваннийца, для которого Тамриэль и его судьба не имеют ровно никакого значения.

Золото Времени замерзает в глазах Дракона.

Потому что это – то самое мгновение, когда Нелот представляет, что он может сделать, обладая убийцей Пожирателя миров и Первого Драконорожденного, связанным договором с Хермеусом Морой. Нелот взвешивает ценность всесуществования Нирна против ценности неведомых знаний, которые он сможет получить, согласившись на сделку. Результат заставляет его поразиться, зачем он вообще пытался сравнивать эти вещи.

Ведь это даже не ставится под вопрос.

Тель Митрин безжалостно вырван из хватки тугих колец Аури-Эля – нашедшая пристанище на промерзшем пепельном острове живая башня является всего лишь отголоском пережитой и ушедшей в небытие прошлого эпохи. Эпохи великих магов и великих воинов, искусных шпионов и изощренных предателей, безумных ученых и гениальных безумцев. Эпохи легендарного Ресдайна или Морровинда, темной и кровавой, погребенной под ржавым песком, просыпавшимся из клепсидры бога Времени и потерявшим свой золотой блеск.

Только Тель Митрин может вместить в себя Героя, Чудовище и Волшебника, поскольку с несомненным безумием Тельванни могло сравниться только совершенное безумие двемеров.

Внутри грибной башни витает стойкий аромат трамового чая с острыми пряностями, и этот аромат смешивается с теплым запахом самой башни – живым и самую малость отдающим природной сладостью. Башня ластится к своему хозяину, но не остаётся равнодушна и к гостю: маленький лесной эльф, заходя в Тель Митрин, никогда не забывает невзначай погладить ладонью твёрдую, кажущуюся сухой стенку живой башни, всегда бережно переступает через переплетения корней под ногами, и ведет себя с Тель Митрином более уважительно, нежели с его владельцем.

Хозяин и гость непохожи, как только могут быть непохожи два пласта времени, столкнувшиеся друг с другом, пришедшие с разных земель в чуждый им обоим край. Тельваннийский Советник высокомерен и язвителен, гость спокоен и мягок; Нелот никогда не позволяет себе выглядеть неподобающим образом, в то время как поджарый лесной эльф всегда приходит в пыльной дорожной одежде и только удобства ради собирает растрепанные темные волосы в хвост по обычаям своего народа; Волшебник привык к тонкой манипуляции магическими потоками, струящимися за грань и из-за грани сущности Мундуса, Герой же предпочитает искусной вязи пророчеств и предопределенности лишь предопределенность спущенной тетивы.

И только драконьи души в его груди превращают валенвудского охотника в Чудовище, которого должно страшиться всему Нирну.

Длинные сильные пальцы Довакина сжимают деревянную кружку с такой силой, что глиняная бы уже, пожалуй, дала трещину. Взгляд его устремлен мимо зачарователя, но Нелот угадывает в нём отчаяние.