Три Крика звучат одновременно с тем, как падает первая капля крови с кровостока атморского меча, и кажется, всего на одно мгновение кажется, что драконий жрец от силы Голосов падает на одно колено – но несбывшееся видение заслоняет вязь ледяных заклинаний и рассинхронизированных потоках Времени.

- Давно я не слышал боевых Песен, - смеётся драконий жрец, отбрасывая посохом незримую волну, что смяла и растёрла бы его плоть в кровавую крошку, - и давно не пробовал их на вкус. Слава и смерть!

- Опаздываем, Довакиин, - звенит далеко-далеко Голос цвета весеннего неба, и всё меньше времени на Песнь – но над Яростью не властно Время.

Вульфгар остаётся последним.

Он впитывает последнее дыхание каждого из своих братьев и обращает его в клинок, но даже ему не под силу коснуться пластин из драконьей чешуи, раскаленных изнутри до безумного сверкания, даже ему не под силу расплести узлы древней рифмовки Языкопесни, и за это она сдавливает его грудь тисками, не позволяя ни шевельнуться, ни вдохнуть.

- Ты мог бы быть одним из нас, - рука жреца сгребает его за белые от седины волосы, тянет вверх, заставляя поднять голову и встретить пустой взгляд маски. – Ты славно сражался для того, кто никогда не использовал Голос как подобает.

Вульфгар пытается ответить ему, но внутри бьётся ритм чужой Песни, барабанным боем ломает рёбра, душит голос в хрип.

- Мне будет не стыдно искупаться в твоей крови и окончить тем существование ереси Языков. Кричи! Кричи напоследок, как никогда не Кричал прежде!

Песнь уходит, смолкает, повинуясь чужой воле - абсолютной воле - и отпускает его. И сейчас бы вызвериться безумной болью в священный Крик, вонзить его подобно мечу в осквернителя и убийцу, и Вульфгар набирает в искалеченную грудь ледяной воздух Глотки Мира.

Но выдыхает только:

- Исмир идёт.

И жрец застывает, словно сталгримовая статуя.

- Ты лжёшь, - говорит он, не скрывая ярости, колеблющей стены Хротгара, - ты лжёшь, как лгал твой наставник.

Вульфгар сглатывает кровь. Её слишком много, чтобы проглотить всю, течёт по губам, по бороде, но он всё-таки заставляет себя ответить:

- Ритуал наречения был совершен, Меч Исмира. Корона Бурь нашла своего владельца.

Прежде чем ритуальный клинок перерезает ему горло, Вульфгар думает о том, под силу ли даже Исмиру остановить Колесо. Но он не успевает этого сказать.

Потому что это то, о чем ни один из них никогда не смел говорить другому.

Комментарий к Глава 12. Очищение

**Перевод с Довазула**

ov - доверие

Laanrot vosod drey Zu‘u wahl qaariv daar paak - за какое деяние я заслужил этот позор

thuri - господин

Vahlok - дословно “весеннее небо”. Внезапно.

========== Глава 13. Глотка Мира ==========

Кровь течет по ритуальной маске, обращая сверкающий орихалк в чёрный; солёным металлом целует губы – горячая, живая, напоенная силой. Впервые со времени своего пробуждения он пьёт кровь поверженного врага – и не может напиться всласть.

Каждый глоток несёт благословение. Очищение – снаружи и изнутри.

Двор монастыря выходит к обрыву, и вековечный снег Глотки Мира окрашивается красным – красный стекает с облитой кровью маски, с пластин брони, из отрубленной головы старого Языка, что перед смертью вспомнил истинное назначение Голоса. Не жаль ни единой капли – он дарит их голодной земле, вознося благодарность краткой молитвой и прося разделить его триумф.

Rahgot оживает.

Rahgot горит внутри: силой, что вечно была его, истиной, что вечно будет его, древним стремлением, что вечно есть он, и сейчас он чувствует звёзды внутри себя: так свет проливается в его душу, пробуждая изначальную креацию. Он ближе к эт‘Ада сейчас, чем все дети ALD, и он Кричит, воздевая клинок и голову врага к небу, Кричит так, чтобы содрогнулось всё царство Кин, провозглашая себя: RAHGOT.

Небо откликается ему десятками, сотнями Голосов, как прежде, когда в одеждах рассветного пламени приветствовали его повелители. И, как и прежде, в минуту признания своей победы он не преклоняет колен даже пред ними.

Голоса толкают его в грудь, заставляя доспех сверкать до боли ярко, быстрокрылые драконы кружат над Глоткой Мира, разбуженные его зовом, и выкликают его имя, пока оно не звенит грохотом боевой стали на весь Скайрим. Он закрывает глаза, собирая внутри Голос – человеческий Голос, драконий дар – и когда непрестанно гремящее в небесах его имя готово расколоть саму землю, он Кричит вместе с Дова.

Ту‘ум пробуждает лавины и трещины в вековечных скалах. В самых темных углах Скайрима слышен его Голос сейчас, и тем, кто верно хранит покой древних гробниц в затхлых подземельях, и тем, что беспечно пьют мёд с ярловского стола.

Молчание драконов – признание, прощение, возвышение, уважение; круг повелителей распадается, они улетают прочь, ибо даже Голос верховного жреца и священный ритуал не в силах надолго задержать их. Только один остаётся, зарывается длинными когтями в снег и посверкивает красной чешуей.

Рагот опускается на колени, как делал сотни раз до этого, и Приветствует дракона – так, как слуге подобает приветствовать господина.

Как подобает низшему – приветствовать высшего.

- Красного неба тебе, служитель, - Говорит дракон, и Рагот чуть ниже склоняет голову в безмолвной благодарности за ответное приветствие. – Этот монастырь стоял всю людскую эру – от конца эры драконьей и до конца своей. Кровью он очищен, кровью опечатан Свиток.

- Ты видишь Ака таким, каков он есть в своей безупречной иллюзорности, - тихо отвечает Рагот, не поднимая глаз. – Скажи мне, чьи-углоруны-говорят-алым, лгал ли мне Язык, чья кровь смыла моё бесчестье? Лгал ли он, что Исмир ходит со мной рядом в теле эльфа, осквернителя старых курганов?

Дракон выгибает длинную шею – почти вопросительно.

- Его слова не лгут. Исмир наречен. Исмир провозглашен.

В тишине можно почувствовать, как бьют копыта неживого коня об окаменевший снег, сокращая и без того краткое мгновение Беседы.

- Я вернул себе имя-суть, но я по-прежнему слеп в этом мире. Я…

- Просишь о совете, - Голос Дова, незыблемый подобно плоти горы под ногами, окутывает его подобно шелку мотыльков. – И я Отвечаю: наречен и провозглашен, но достаточно ли было тебе имени, чтобы быть собой, Ярость, Меч-Щит Исмира? Змей возлюбил смертных всем Сердцем, за то и был лишен его, но не был лишен Любви. Довакиин был Исмиром в миг наречения. Он будет Исмиром, когда ты сделаешь его таковым. Герой носит в себе Исмира и носил всегда, ибо Великая Заря осветила каждое мгновение. Кровью опечатана неизбежность. Даже я не в силах её исправить.

- Мои оковы стали ещё крепче, - тихо произносит драконий жрец. Сияние его брони остывает, тускнеет, как увядающий цвет, с каждым мгновением, с каждым выдохом. – Открой мне дорогу в Совнгард, если я заслужил его.

Тень красных крыльев закрывает от него небо – закрывает его от неба, от зовущего взгляда почти невидимых сейчас лун, и в том – благословение.

- Твоё служение не окончено.

***

Сердце Силгвира пропустило удар, когда он увидел расколотые ворота Хротгара. Он слишком хорошо помнил, где встречал подобное.

Он влетел внутрь, не замечая предупредительного возгласа Валока; огляделся, пытаясь воскресить в памяти прежний строгий лик монастыря. Сейчас вокруг были лишь руины, такие же мёртвые руины, в какие обратился Форелхост. Он чувствовал это, как чувствуют смерть живые; как чувствуют кровь те, кто пробовал её на вкус.

Тело Арнгейра, неподвижно лежащее у стены, было почти нетронутым. Силгвир склонился над старым Языком, но не смог определить, что убило его – только то, что уже после смерти тело, скорее всего, было отброшено в угол. Высокий железный подсвечник, стоявший рядом, превратился в покореженную оплавленную палку, словно кто-то подержал его над жерлом Красной Горы.