Черт побери, ему нужна будет целая бочка бурбона. Причем достаточно большая, чтобы он мог в ней утопиться.

Кэролайн ведет его в бар под названием «У Руссо» в самом сердце проклятого Французского квартала и общается с барменом как со старым другом.

— Ты часто сюда приходишь?

— Я живу неподалеку.

— Ты живёшь во Французском квартале?

— Да, а что?

— Я думал, никто в здравом уме не будет здесь жить.

— Мне нравится этот район. Он живой.

— Конечно, если только мигающие сиськами туристы — это предел твоих мечтаний, я полагаю.

Она фыркает.

— Ты такой сноб.

— Я предпочитаю термин «утонченный».

Она закатывает глаза.

— Заткнись, или мне придется тебя ударить.

— Я бы не возражал. На самом деле, я готов платить тебе за это.

Клаус совершенно потерял счет тому, сколько рюмок бурбона он опрокинул. На данный момент это уже не имеет значения. Одним стаканом больше, одним стаканом меньше — все равно, как только он переступит черту долбанного пьяницы.

Завтра он в любом случае будет в дерьме, и поэтому Клаус просто бездумно напивается в слабой попытке заглушить страдания.

Кэролайн спрашивает его, что случилось — не так, как будто она хорошая и задаёт вопрос чисто ради приличия, а как будто она заботится о нем. Будто она беспокоится за него. Как будто знает, что его дни и так в основном дерьмовые, но именно этот ещё ужаснее остальных.

Сегодня только хуже. В конце концов он рассказывает ей все. То, что никогда не собирался никому рассказывать, даже своим братьям и сестрам. Слова просто выливаются из него неудержимым потоком.

Клаус рассказывает ей о том, как, когда ему было восемь лет, все узнали, что он был не законным сыном Майкла, а плодом романа его матери с подрядчиком, ремонтирующим их тосканскую виллу. Летом Эстер провела там целых три месяца и вернулась беременной. Все считали Клауса недоношенным, когда он родился почти за два месяца до предполагаемого срока.

Его жизнь и до открытия правды не была сахаром, возможно, потому что в глубине души Майкл всегда что-то подозревал, или, возможно, потому что у него просто были ужасные родители. Но это было блаженство по сравнению с адом, в который он превратился после.

Клаус рассказывает Кэролайн, как отчим сделал своей жизненной миссией мучить его, как будто именно он был ответственен за предательство жены. Признаётся ей, что никогда не хотел учиться в юридической школе или принимать какое-либо участие в семейном бизнесе, был принужден к этому, ибо в противном случае, ему пришлось бы отказаться от всех своих планов и провести остаток жизни в одиночестве, без гроша в кармане и без возможности куда-либо устроиться.

— Боже… Это ужасно. Что это за отец такой? Он воспитал тебя как своего сына, поэтому не должен так с тобой обращаться, — говорит она, негодование закипает в ее словах.

Она выглядит сердитой, как будто хотела бы перекинуться парой слов с Майклом, если бы он вошел в дверь прямо сейчас. Клаусу очень хотелось бы это увидеть, хотя он не пожелал бы Майкла никому, и уж тем более ей.

— Он чудовище, Клаус. Почему ты все еще работаешь на него?

Он грустно усмехается, глядя в свой бокал.

— Сбежать трудно. До сегодняшнего вечера я надеялся, что еще смогу вырваться из-под его контроля, получив перевод в Нью-Йоркский филиал. Это то, во что я вкладывался больше года. Вся моя жизнь была посвящена этому. Каждое мое сердцебиение, каждый вздох были влиты именно туда. Но теперь я понимаю… Я был идиотом, обманывая себя тем, что Майкл когда-нибудь дарует мне что-то, что может принести мне хоть каплю удовлетворения. Он сделает все, что в его силах, чтобы раздавить меня и никогда не позволит получить перевод, даже если все остальные партнеры будут согласны. Он найдет способ, всегда находил… Я умру здесь, в этой паутине страданий, вынужденный расплачиваться за ошибки моей матери, потому что он слишком горд, чтобы обвинять свои собственные пробелы, как отца и мужа, в ее предательстве.

Клаус опрокидывает в себя еще один бокал, позволяя огненной жидкости смыть горечь, застрявшую в горле. Он со стуком ставит стакан на стол, уже подавая знак бармену принести еще, когда поворачивается к Кэролайн и видит, как она смотрит в свой стакан, с каким-то непроницаемым выражением лица.

— В чем дело? — спрашивает он. — Я напугал тебя? Прости…

— Нет, дело не в этом, — вздыхает она. — Это просто… Я никогда не знала, что ты так усиленно вкалываешь ради перевода. Я думала, может, ты хочешь повышения, но… Мне и в голову не приходило, что ты так отчаянно хочешь уехать из Нового Орлеана.

— Кэролайн… — начинает он, но замолкает, не зная, что сказать. Его мысли разбегаются из-за алкоголя, и он даже боится предположить, что может означать эта линия на ее губах.

Все, что он знает, это то, что что-то глубоко в груди заставляет его извиниться, даже если он действительно не знает, за что.

Бармен возвращается с очередной порцией, когда Кэролайн, извинившись, уходит в туалет. Возвратившись, она видит уже безбожно пьяного Клауса, который не может ровно стоять на ногах.

— Думаю, пора домой, — говорит она, помогая ему надеть куртку и поднимая с табурета.

Он не помнит, как вышел из бара, как сел в машину или еще что-нибудь в этом роде.

Сознание возвращается к нему, когда он чувствует под собой диван, и всё, что Клаус может сказать наверняка, так это то, что он явно здесь не живет.

— Где я? — бормочет он, сузив глаза до щелочек, как будто это поможет его зрению сфокусироваться.

— У меня дома. Он был ближе, — объясняет Кэролайн. — Я не знаю, где ты живешь.

— За рекой.

— Это слишком далеко для водителя «убера». Можешь снять обувь?

Клаус смотрит себе под ноги, которые кажутся невероятно далекими. Все четыре.

— Конечно.

— Ты работай над этим, а я пойду поищу тебе что-нибудь надеть.

Его мозг не особо работает, пока он пытается снять ботинки, при этом заваливаясь боком на диван. Однако, когда она возвращается с парой темных спортивных штанов, до его опьяненного сознания доходит, что странно, что у нее есть мужская одежда.

— Ты замужем? — вдруг спрашивает он.

Она моргает, глядя на него.

— Я замужем?

— Ну да.

— Причём здесь это?

— У тебя есть мужская одежда.

Кэролайн закатывает глаза — по крайней мере, ему так кажется.

— И это, видимо, единственный возможный вывод, который мог прийти в твою пьяную голову, — она протягивает ему спортивные штаны. — Они принадлежали моему бывшему. Думаю, он не заботился о том, чтобы взять их с собой, когда мы расстались.

— Оу…

— У вас, вроде, одинаковый размер, так что должно подойти.

Ему не очень понравится тереться о одежду мужчины, который когда-то спал с Кэролайн. Может быть, она сохранила её по какой-то причине, из-за воспоминаний, а может быть, она все еще скучает по этому придурку, кем бы он ни был.

Но отныне, глядя на эти спортивные штаны, она будет вспоминать Клауса. Такого рода абсурдная логика, конечно, не будет работать, когда наступит утро и трезвый разум возьмет вверх, но всё же.

— Тебе нужна рубашка? Могу достать что-нибудь из моих, там вроде должен быть достаточно большой размер.

— Нет, все в порядке.

Кэролайн смотрит на его жалкую фигуру, откинувшуюся на спинку дивана в неудобной позе, все еще прерывисто дышащую от усилий снять чёртову туфлю.

— Иди сюда, — говорит она, жалея его. — Я помогу тебе с трудной частью.

Клаус садится так прямо, как только может, и задерживает дыхание, когда чувствует, как ее пальцы впиваются в его бока, чтобы вытащить рубашку из брюк. Он не чувствует ничего, кроме запаха алкоголя, исходящего от него самого, но Кэролайн теплая, такая теплая… И кожа у нее такая нежная, что хочется прикоснуться к ее лицу, провести подушечкой большого пальца по нижней губе, а потом попробовать ее. Она выглядит так, будто на вкус похожа на клубнику. Или, может быть, на кофе. Может быть, даже на самого «Клауса».