Командир заметил, что у аспиранта МГИМО рукава блузки трогательно скроены на три четверти. Такой фасон в наши дни был крайне редок и вызывал ностальгию. Обнаженные руки ниже манжет были матовыми и тонкими. Всё ещё оставаясь мистером Кроуфордом, командир мысленно продолжил линию руки под рукавом выше, дошел до стоечки воротника и остановился у стройной шеи. На шее в такт произносимым словам вздрагивал русый локон.

– Мистер Кроуфорд! – услышал командир из далекого далека, – What would you say about this, Mr. Crowfvord? (Что вы на это скажете, мистер Кроуфорд?)

– I don´t know, – промямлил командир и внезапно почувствовал, что ему больше не хочется совершенствоваться в английском.

После занятий командир предложил новому преподавателю посмотреть аэропорт. Пользуясь иммунитетом пилота и снисходительным отношением охраны, они вышли на летное поле и медленно пошли мимо стройных самолетов, отдыхающих перед очередным прыжком в небо. Они подошли к воздушному судну командира. К нему был приставлен трап, по которому в этот момент спускались штатные уборщицы – Тося и Фрося. Обе в зеленых комбинезонах, с ведрами, тряпками и щетками в руках. Заметив командира со спутницей, они отсалютовали ему щетками на блестящих телескопических черенках.

Командир с аспиранткой поднялись по трапу и вошли в салон. Освещение внутри было выключено. Свет наружных фонарей проникал сквозь иллюминаторы, ломался на спинках кресел, полз, когда неизвестный самолет передвигался по бетону то ли на взлет, то ли на посадку.

Командир знал свой самолет до последнего винтика и любил его, как ребенка. В компании знали, каким сверхъестественным чутьем машины он обладал, каким по-кошачьи пластичным становился лайнер в его руках. На взлете он не отрывался от полосы, а просто становился невесомым. Он не плюхался на бетон при посадке, а съезжал по студеным струям атмосферы, как по ледяной горке, и касался полосы всеми колесами шасси одновременно, мягко и неощутимо. Даже реверс при торможении вкрадчивой львиной лапой замедлял бег машины, не причиняя пассажирам ни малейшего беспокойства. Это был настоящий Мастер, скромный, но знающий себе цену.

Сейчас в пустом салоне его самолета с ним была девушка из другого, непривычного ему мира, которой он любовался как ночной фиалкой, не совсем понимая, что она здесь делает. Кажется, они разговаривали. А может быть, и молчали. Кто теперь вспомнит? Тося и Фрося, наверное, что-то кому-то сказали, так как к самолету никто не спешил, входной люк оставался распахнутым, а трап не отъезжал.

Появление дополнительного угла в устоявшейся геометрической конструкции обе стюардессы почувствовали сразу. Ни малейшего колебания воздуха, ни двусмысленного взгляда, ни намека. Но в том, что командир отдалился на предельную дистанцию прямого выстрела, девушки не сомневались.

Он оставался таким же внимательным к своему экипажу, таким же веселым и внешне беззаботным. Но в его глазах застыл вопрос, на который, судя по всему, привычно четкого ответа не было.

В ночном горячем зарубежном аэропорту впервые за последние годы в самолете обнаружилась какая-то пустяковая неисправность. Рейс отложили, а лайнер отбуксировали на ремонтную стоянку. Самолет стоял с откинутыми створками люков и капотов, потерявший обтекаемые очертания, какой-то беззащитный, как прилюдно раздевшийся человек. Под капотами змеились сотни трубопроводов и километры проводов, дополняя картину почти анатомической расчлененности машины. Вокруг самолета теснились решетчатые лесенки, площадки и подставки, копошились техники. Их фонари вспыхивали и гасли, заслоненные створками или деталями. Командир, как всегда решительный и собранный, перемещался от одной группы техников к другой, поднимаясь по ступенькам смотровых площадок, заглядывая внутрь механизмов, обмениваясь с техниками короткими фразами по-английски.

Обе стюардессы стояли высоко наверху, у открытого люка, и смотрели на своего командира с плохо скрываемой грустью. Их вожак, который находился в каких-то десятках метров от всегда гостеприимного люка, незримо для всех, кроме них, удалялся в никуда, хотя внешне для такого вывода не было никаких оснований. Есть такое чудо – женская интуиция. Для нее нет научного объяснения, но она – непреложный факт. Обе девушки не сговариваясь вошли внутрь самолета, потому что продолжать эту пытку было выше их сил.

Самолет взлетел с задержкой в полтора часа. Полет, как всегда, проходил в штатном режиме. Посадка на родном поле была столь же безукоризненна, как и прежде. Подхватив портфель с документами, командир подмигнул обеим девушкам, провожавшим его на верхней площадке трапа, и, бодро прогрохотав каблуками по ступенькам, подошел к ожидавшему его микроавтобусу. Уже раскрыв дверцу, он обернулся, чего за ним никогда не водилось, и помахал стюардессам рукой.

В скромной по московским меркам квартире на улице маршала Жукова, где даже трехслойные стеклопакеты плохо спасали от назойливого жужжания автомобильной реки, командир чувствовал себя пиратским бригом, укрывшимся от тайфуна в укромной бухте. Его холостяцкое гнездо, расположенное на другом конце города, хотя было и более изысканным по форме, но проигрывало по содержанию. Здесь – это было «здесь». А там – оно и было «там». Не было никакого утомительного полета, не было ремонта в чужой стране всего три часа назад, не было ничего «до». Существовало только «сейчас», и замирало сердце от «потом».

Командир бывал здесь достаточно редко. Хотя хотел бы, чтобы было наоборот. Что-то удерживало его от настойчивости в визитах, несмотря на понимание, что его здесь ждут с открытым сердцем.

Они умостились вдвоем в громоздком кресле, с которого ковровое покрывало вечно норовило сползти на пол. В телевизоре перемигивались неразборчивые картинки, за окном, как тогда, в самолете, двигались плоские лучи света от проезжающих машин.

Она всегда с замиранием сердца ждала этих последних минут. Волнение мешало дышать, мешало понимать и чувствовать. Ей хотелось глубже осознать происходящее с ними. Ей страстно хотелось раствориться в нем, улететь с ним. Не на его самолете, а древним способом левитации, которую никто не признает, но никто и не опровергает. Она была ласковой, покорной и слегка недоумевающей. Была такой всегда. Но не сегодня.

Она не узнавала себя. Не осознавала внезапной перемены сути своего существования. Странные видения роились в ней. Яростная магма расплавила земную кору. Плевать, что квартира находилась на пятом этаже – языки бешеного пламени лизали бетон перекрытий прямо у них под ногами. В адском вихре рождались невиданные силы и неземное вдохновение. Она, только она сейчас владела Вселенной! Ни Бог, ни дьявол не смогли бы даже на мгновение разлучить ее с любимым! И потоп, и землетрясение были бы сейчас бессильны: наконец-то, слившись воедино, они мчались сквозь бездну миров, становясь причастными к великой тайне сотворения жизни.

Ранняя осень бросила на городской асфальт первые желтые листья. В небе добавилось прозрачности. Реже стали появляться кучевые облака. Полеты в условиях хорошей погоды проходили исключительно гладко, по высшему стандарту. По салону двигались две опрятные девушки в синей униформе, с кокетливыми пилоточками, надетыми слегка набекрень. Это были другие стюардессы. Милые, приветливые, но другие.

Как-то случайно из мягкой глубины белой, как арктический снег, спортивной «Ауди-ТТ» та, первая, увидела своего командира, выходящего из кафе под руку с девушкой. Первая сразу поняла, с кем именно. Она, нахмурившись, проводила взглядом красивую пару и чересчур резко нажала на педаль акселератора.

Затем и вторая, но из ярко красной, как грех, «Феррари», увидела их, стоящих у пешеходного перехода около Большого театра. За рулем сидел молодой человек. Он внимательно следил за дорогой и не заметил, как его спутница внезапно наклонила голову и прикусила губу.