– Эй, любезный! Где бы мне увидеть Колю Озерова?

«Любезный» оказался тощим дядькой с выгоревшими на солнце волосами и глазами. Он вытер руку о подол тельняшки и протянул Худякову жесткую, как щепка акации, ладонь:

– Николай!

Худяков представился и заявил о своем намерении приобрести щенка борзой. Желательно, кобеля. Николай рассеянно поглядел в огородную даль и щедро махнул Худякову рукой:

– Выбирай любого!

Оторопевший Михаил Иванович разглядел в горячем картофельном мареве клочковатую костистую борзую, за которой гуськом вихляли гибкими спинами несколько борзых же щенков.

– Трехмесячные, – с нескрываемой гордостью сказал Николай, – от потаповского Мартына! А это мать их – Залетка! Пятый годок ей. Вон того бери, с краю. Эй, Пиндос! Пиндо-ос!

От своры отделилась белая с рыжими подпалинами особь и радостно подбежала к Николаю, вращая хвостом, как кофемолка. Худяков испуганно пригляделся к Пиндосу: в три месяца этот «щенок» был чуть ниже немецкой овчарки, правда, тощий, как зубная щетка.

– Три с полтиной, – сказал Николай. Это означало цену.

– Если можно, то я его завтра с утра … – промямлил Худяков, напуганный зрелищем. – А деньги, вот, пожалуйста, сейчас!

Пиндос тоже, видимо, был доволен исходом сделки, потому что сел в пыль и стал истово чесать бока поочередно задними лапами.

– У него что, блохи? – с подозрением спросил Худяков.

– Блоха собачку бодрит! – назидательно ответил Николай Озеров.

Деньги исчезли в кармане выцветших до неопределенности штанов Николая, а взамен Михаил Иванович получил довольно мятую бумагу, в которой значилось, что кобель Пиндос от Мартына и Залетки является чистопородной южнорусской борзой. Это несколько подсластило пилюлю. Если что еще и оставалось на дне сознания, так это некоторая неясность с экзотической кличкой собаки.

– Пиндос, – вяло размышлял по дороге к автобусной остановке Худяков, – вроде грек какой-то.

По пути в Зерноград Худяков попытался объяснить себе собственное неожиданное решение забрать кобеля завтра утром. Это означало как минимум еще одну пыточную ночь в чертовой гостинице. Но Михаил Иванович успокоил себя тем, что решение принято абсолютно правильное, так как везти на ночь глядя за пятьсот верст с двумя пересадками негабаритного кобеля – дело дурное по определению!

Поздно вечером, когда лимонад уже закончился и Михаил Иванович отмахал правую руку, охотясь на комаров со свернутой в трубку газетой, постучала горничная и пригласила Худякова вниз, к телефону.

Загробный голос прошелестел в трубке, забыв представиться:

– Не покупай кобеля у Кольки Озерова! Не покупай! Добра тебе с этим кобелем не будет, все они порченные!

Пошли короткие гудки. Худяков с недоумением уставился на трубку, решив, в конце концов, что это чей-то плохой розыгрыш. Наверное, конкуренты.

Самым первым автобусом по холодку Худяков прибыл в Беломечетскую.

Попросил водителя не уезжать без него и помчался к дому Коли Озерова, покачивая на ремне тяжелой командировочной сумкой с деловыми бумагами. На стук в калитку на крыльцо вышел сонный Николай в мятых трусах с турецким растительным орнаментом и в той же драной тельняшке, отловил Пиндоса, обвязал ему шею обрывком шпагата, конец которого всучил Худякову. С тем и ушел досыпать.

Оставшись тет-а-тет с Пиндосом, Михаил Иванович попытался рассмотреть его подробнее. Пиндос стоял, поджав хвост, с шерсти вокруг пасти у него свешивались щупальца вареной капусты. Был он устрашающее тощим, и от него несло вчерашним борщом и псиной. Даже отдаленно он не был похож на тех портовых грузчиков, в честь которых по-одесски был окрещен.

Намотав шпагат на кулак, Худяков шагнул в направлении автобусной станции, предполагая, что Пиндос среагирует правильно. Шпагат натянулся, но Пиндос не выразил желания навсегда проститься с родственниками, конурой и борщом, Он встал как вкопанный, а Худякова развернуло вокруг шпагата, как крейсер на мертвом якоре. Все дальнейшие попытки сдвинуть Пиндоса с места успеха не имели. Характер у кобелюки оказался истинно одесским.

Шпагат не выдержал испытаний знакопеременной нагрузкой и лопнул. Почуяв волю, Пиндос резво ускакал в родимый двор, угрем протиснувшись в щель забора.

Михаил Иванович, деликатный от природы, решил не беспокоить заводчика, а открыл калитку и устремился за Пиндосом, как за гостиничным комаром. Дурень-Пиндос пытался уйти подкопом в вольер, огороженный ржавой сеткой, но неудачно. Худяков ухватил его за задние лапы и извлек беглеца из подкопа на свет божий. В вольере вся свора проснулась и неодобрительно наблюдала за происходящим.

Солнышко потихоньку поднималось ввысь, и Михаил Иванович смахнул со лба первые капли пота. Идея пришла мгновенно, при первом же взгляде на часы: до отправления автобуса оставалось всего десять минут. Худяков, удерживая кобеля одной рукой, распустил галстук и обвил им лебединую шею Пиндоса. Немного повозившись с узлом, он принял позу известного персонажа с картины Репина «Бурлаки на Волге» и выволок свою покупку за калитку.

Галстук оказался прочнее и удобнее шпагата. На нем Михаилу Ивановичу удалось проволочь Пиндоса метров пятьдесят. В пыли за необычной парочкой остались глубокие борозды, пропаханные кобелиными лапами. Час отправления автобуса угрожающе приближался. Решив рационализировать способ транспортировки, Худяков плюнул на галстук, завел свою сумку, как понтон, под брюхо Пиндоса, свел ручки у него на спине и попытался эту ношу оторвать от станичной почвы. Видимо, в ней, в почве, была сокрыта невидимая энергия. Как в свое время легендарный Антей подпитывался живительной силой от матери-земли, так и Пиндос, не желая расставаться со станицей Беломечетской, несмотря на концлагерную худобу, неожиданно приобрел вес двухпудовой гири.

Кроме ручек у сумки был еще длинный плечевой ремень, на котором эту сумку в основном и носили. Худяков присел на корточки, поднырнул под ремень и с воплем штангиста, поднимающего рекордный вес, выпрямил ноги. Пряжка регулировки длины ремня поползла, и Пиндос снова дотянулся всеми четырьмя лапами до земли. Худякову было уже не до смеха: следующий автобус отправлялся только через три часа. Он поволок сумку и оседлавшего ее кобеля, кряхтя от натуги и вслух проклиная Витю Ченцова, его ближайших родственников и свою сговорчивость! Слава богу, Пиндосу осточертело упираться, и он обмяк на сумке. Его лапы волочились по дороге, как толстые веревки, и особо Худякова не тормозили. Не доходя каких-то ста метров до остановки, ремень не выдержал и лопнул. Наученный горьким опытом Худяков успел ухватить борзую, тут же попытавшуюся улизнуть, за жабры. Так он и ввалился в автобус: в одной руке сумка, подмышкой второй руки – Пиндос с роскошным галстуком на шее.

В автобусе, пригорюнясь, сидели станичники: все как на подбор, с объемистыми челночными сумками из клетчатой синтетической китайской ткани. По всему было видно, что рейс намечался на Ростовский рынок. Через минуту вслед за Худяковым с Пиндосом в автобус втиснулась толстая тетка с преогромным мешком, сшитым из полосатого матраса. В мешке злобно крякали утки. Тетка расположилась на заднем сиденье, вывалив мешок прямо перед фасадом Пиндоса. Пиндос боязливо поджал лапы и начал принюхиваться. Мешок дергался на полу, заставляя Пиндоса судорожно отдергивать морду.

Вошла кондукторша в сарафане, собранном под толстым животом в мелкую гармошку.

– С собакой нельзя! – заявила она с порога, обращаясь к Худякову.

– Как нельзя? – оторопел Худяков. – У меня бумага есть! Я за него билет куплю!

– Нельзя, говорю, – вдруг завопила кондукторша, потрясая кассовой сумкой, – значит, нельзя! И с бумагой и без бумаги! Выметайся, а то все стоять будем!

От страшного крика по проходу запрыгал мешок с утками.

– А что, – озверел вдруг Михаил Иванович, – с собакой нельзя, а с утками можно?

Владелица мешка, поняв коварный замысел Худякова, набросилась на кондукторшу:

– Не ори на человека! Он билет на кобеля купить хочет!