Однако война сравняла их. Здесь, на поле боя, и Сичэнь остался один на один со своим титулом, положением и ответственностью. Ему безумно хотелось поговорить хоть с кем-нибудь: не обязательно попросить совета или помощи, но хотя бы просто поговорить! Убедиться, что рядом есть близкий человек.
К сожалению, Ванцзи, хоть и был прекрасным воином, но для душевных разговоров не подходил совершенно. Сичэнь не сомневался, что брат выслушал бы, если бы его попросили, но при этом не понял бы, зачем это нужно. А беспокоить его, и без того устающего и выкладывающегося на поле боя по полной, ради одних своих душевных метаний Сичэнь считал себя не вправе.
А-Яо совершенно точно не просто выслушал бы и понял, но еще и нашел бы подходящие воодушевляющие слова — однако А-Яо не было рядом на протяжении этих двух лет.
Поэтому Сичэнь сдался и писал дяде. Не столь подробно, как мог бы выговориться А-Яо, но все же и не столь кратко, как приходилось общаться с Ванцзи. И дядя тоже, словно чувствуя эту чересчур острую сейчас потребность в семейном тепле, отвечал довольно подробно. Излагая все в привычной ему суховатой манере, он, тем не менее, не скупился на бумагу, чтобы поведать о том, как обстоят дела дома, отмечал тех или иных учеников, рассказывал о свалившихся на его голову ночных охотах…
Вот только о госпоже Мэн он почти ничего не писал. Лишь упоминал мельком, что у той все в порядке — и то, как догадывался Сичэнь, лишь для того, чтобы было что передать по цепочке для А-Яо.
А теперь вот…
Все еще не в силах убрать с лица эту слишком радостную, а оттого несколько глуповатую улыбку, Сичэнь вышел из своей палатки, чтобы найти А-Яо. Для него тоже имелось письмо. Едва закончилась со смертью Вэнь Жоханя война, Сичэнь поспешил отписаться домой, отдельно попросив дядю порадовать госпожу Мэн тем, что ее сын не только жив и здоров, но еще и стал героем. И вот теперь вместе с пакетом от дяди пришло послание и для него. Сичэнь подозревал, что оно отчасти повторит дядино письмо, и ему не терпелось увидеть лицо А-Яо.
Дорога, не столь длинная, заняла немало времени. Они победили, и война закончилась, но дел оставалось еще очень и очень много. Жизнь в военных лагерях союзников бурлила, а так как теперь многие перестали придерживаться строгих порядков, то все еще и изрядно перемешались между собой. Иногда было затруднительно понять, в чьем именно расположении находишься, настолько все вокруг пестрело от разноклановых ханьфу.
И все же лагерь Цзиней не различить было невозможно. Он был самым большим и самым шумным среди всех, а палатку главы Цзинь уместнее было бы называть шатром. Погода стояла солнечная, и в ярких лучах золотые флаги и одежды буквально сияли, слепя взгляд.
А вот отыскать посреди всего этого великолепия А-Яо оказалось нелегко. Сичэню потребовалось немало времени, чтобы, лавируя в бликующей толпе, наконец разглядеть знакомую невысокую изящную фигурку. А-Яо за прошедшее время несколько повзрослел лицом, однако в росте почти не прибавил.
Последним усилием Лань Сичэнь вырвался в нужном направлении и даже поприветствовал друга, однако больше ничего сказать не успел. Посыльный в золотистых одеждах, ловко вывернувшись из толпы, бросился ему наперерез.
— Глава ордена Гусу Лань! — поклонился он Сичэню. — Глава ордена Ланьлин Цзинь просит всех глав собраться вместе.
Только хорошее воспитание позволило Лань Сичэню сохранить благожелательное выражение на лице. Цзинь Гуаншань пробыл в военном лагере совсем недолго, но этого времени хватило, чтобы Сичэнь, вопреки всем правилам своего ордена, почувствовал к нему неприязнь. Он не упрекал главу Цзинь за то, что тот не участвовал в военных действиях: в конце концов, сына он прислал, а во главе всех прочих великих орденов стояли совсем молодые люди. Рядом с ним, Лань Сичэнем, Не Минцзюэ и особенно Цзян Ваньинем Цзинь Гуаншань и сам смотрелся бы неуместно, и их поставил бы в несколько неловкое положение.
Однако то, что глава Цзинь по прибытии повел себя так, будто бы войну выиграл исключительно его орден с ним лично во главе, задевало. Было обидно даже не за себя, хотя Гусу Лань и отдал этой войне немало, а за Не Минцзюэ, тащившего на себе всю кампанию, за Цзян Ваньиня, сражавшегося на пределе сил со всеми остатками своего ордена… Но особенно — за Мэн Яо, так сильно рисковавшего, так много сделавшего, но в результате почти ничего не получившего в награду. Все, что Цзинь Гуаншань сделал для своего умного и отчаянно смелого сына, — это разрешил вернуться в орден рядовым адептом. И даже это сумел обставить так, будто подобное дозволение — величайшая милость.
Конечно, хорошо, что Мэн Яо удалось сменить одежды. В вэньском ханьфу тот привлекал к себе слишком много дурного внимания, и только то, что с ним был Не Минцзюэ, позволило ему дойти от Знойного дворца до ставки союзников. Однако стоило золоту сменить алые всполохи, как неуместная подозрительность людей поутихла.
И все же этого было слишком мало! А-Яо заслуживал куда большего, и сейчас Сичэнь в очередной раз сказал себе, что сделает все для этого возможное. Он кивнул посыльному, но сперва все же подошел к другу. Обменявшись приветствиями, он спросил:
— Ты не знаешь, чего опять хочет от нас глава Цзинь?
За мгновение на очаровательном лице А-Яо отобразилась целая пантомима, почти тут же уступившая место привычной легкой улыбке.
— Точно не знаю, но наверняка что-то важное, — произнес он достаточно громко, а потом почти неслышно, едва ли не одними только губами добавил: — Кого громче слышно, того и лучше помнят.
Сичэнь и увидел, и услышал, и понял. Действительно, чем чаще и громче будет заявлять о своем участии в войне орден Ланьлин Цзинь, тем больше людей будут проникаться убежденностью, что так оно все и было. А противостоять ему в открытую означало проявить неуважение. Пусть они все и равны по статусу, однако почтение к возрасту никто не отменял.
Лань Сичэнь плотно поджал губы, а затем заставил себя улыбнуться.
— Пойдем со мною, — попросил он Мэн Яо.
— О, не думаю, что я буду уместен… — замялся тот. — Там и для высокопоставленных господ места маловато…
— Пойдем! — так настойчиво повторил Сичэнь, что на сей раз его послушались.
Они оказались правы в своих предположениях. Цзинь Гуаншань действительно разразился долгой и прочувствованной речью. Следовало отдать ему должное: язык у него был подвешен отлично. Он сумел похвалить всех так, чтобы больше всего выделить свой орден, но при этом столь плавно обойти все подводные камни, что никого не обидел напрямую. Краем глаза Лань Сичэнь уловил, как мрачно хмурится Не Минцзюэ: тот не слишком силен был в риторике и сейчас понимал лишь, что ему что-то во всем этом не нравится, но что именно — никак не мог уловить. Цзян Ваньинь просто выглядел раздраженным — но это, казалось, было уже почти привычным для него состоянием. Все прочие главы орденов и кланов, казалось, полностью поддались очарованию яркой и прочувственной речи главы Цзинь.
Собрание, которое уместнее было бы назвать выступлением, окончилось. Большинство глав начало расходиться, и взгляд Цзинь Гуаншаня уткнулся в Мэн Яо, из-за соседства с Лань Сичэнем оказавшегося совсем близко.
— А, ты! — глава Цзинь махнул ему небрежно. — Что ты здесь делаешь? Тебе же велели собрать вещи моего сына, мы скоро выезжаем.
А-Яо низко поклонился и начал было произносить слова извинения, когда Сичэнь не выдержал.
— Прошу меня простить, глава Цзинь, — произнес он мягко и даже сумел улыбнуться. — Однако сборами придется заняться кому-нибудь другому. Мэн Яо нужно будет срочно отбыть с нами в Облачные Глубины.
Сзади его тихонько подергали за одежду: Яо, пользуясь тем, что его не слишком хорошо видно за белой скалой, в которую сейчас превратился его друг, попытался удержать того от противостояния. На мгновение Сичэнь опять испытал чувство глубокой горечи: даже сейчас А-Яо был намерен вытерпеть все, лишь бы угодить своему отцу.
Однако у Лань Сичэня имелся иной план.
