Они почти добрались до одного из самых больших зданий, когда оттуда вышел и устремился к ним навстречу человек. Высокий и стройный, не уступающий статью главе Лань, он выглядел старше, и на лице его мешались одновременно тревога и облегчение.

— Дядя! — просиял Лань Сичэнь, торопливо подавшись вперед. Однако он быстро опомнился и, почтительно сложив руки, поклонился. — Лань Сичэнь приветствует старшего наставника Лань.

Мэн Ши бросила на него удивленный взгляд. Как может этот мальчик, так тепло и сердечно попрощавшийся с ее сыном, вести себя столь сдержанно? По обмолвкам, сделанным за время их небольших привалов, Мэн Ши сделала заключение, что своего дядю юный глава Лань любил и не сомневался, что тот отвечает ему взаимностью. Несколько месяцев были проведены в разлуке и тревоге друг за друга, так к чему это неуместно официальное приветствие?

Однако еще сильнее она удивилась, когда мужчина, остановившийся в паре шагов от них, вместо того, чтобы сгрести своего блудного племянника в охапку, поклонился еще более церемонно и сухо произнес:

— Старший наставник приветствует главу ордена Лань!

========== Глава четвертая, в которой Лань Цижэнь встречает и провожает племянников ==========

Сичэнь вернулся.

На протяжении двух с лишним месяцев Лань Цижэнь запрещал себе думать о том, что этого может не случиться. В жестоком и несправедливом мире случиться может всякое, и юношу, спасающего из родного дома самое ценное его сокровище, на пути поджидало множество опасностей. Впрочем, как и его брата, вскоре оказавшегося заложником у все тех же бесчестных и лишенных остатков совести людей. Однако о Ванцзи хотя бы поступали сведения: он ранен, унижен, несвободен — но все же жив.

Уже решился вопрос с жутким фарсом под названием «перевоспитательный лагерь», уже оказался на воле Ванцзи, уже удалось залечить самые страшные раны родного дома — а от Сичэня по-прежнему не было никаких известий. Лань Цижэню приходилось утешать себя мыслью, что отсутствие новостей — это уже хорошая новость. Ведь если бы Сичэня схватили Вэни, они тут же раструбили бы об этом на всю Поднебесную. О том, что орден Лань не сумел уберечь ни наследника, ни драгоценную библиотеку, они кричали бы на каждом углу.

Но ведь можно погибнуть, и не попав в плен. Можно истечь кровью от ран, сгореть в лихорадке, утонуть в бурном осеннем потоке… Опытному заклинателю многое по плечу, но лишь тогда, когда есть возможность остановиться и передохнуть. А двадцатилетний мальчишка, которого и опытным-то язык не повернется назвать, наверняка окажется беспомощным под грузом навалившихся на него проблем.

Наверное, этого Лань Цижэнь всегда подспудно опасался больше всего: что Сичэнь окажется беспомощным. Дядя любил своих племянников одинаково, но Ванцзи никогда не заставлял его волноваться. С детства сдержанный и строгий, не подпускающий никого к себе слишком близко, стойкий в своих убеждениях и свято веривший в правила — Ванцзи был почти в безопасности. В нем Лань Цижэнь видел себя — лучшую версию себя. Самому ему с юности не хватало сдержанности, его легко было вывести из себя, а Ванцзи оказался чист от подобного порока.

Сичэнь же… Сичэнь, как с каждым годом все четче осознавал его дядя, был слишком похож на отца. Даже эти улыбки его, такие солнечные и светлые, идущие от самого сердца, он унаследовал от Цинхэн-цзюня. Как и душевное тепло, и веру в лучшее в людях. Качества хорошие, но являющиеся недопустимой роскошью для главы ордена. А главное — таящие в себе разрушительную опасность. Ибо Лань Цижэнь слишком хорошо знал, как легко можно разбить такое чистое и доверчивое сердце.

Он не мог приказать племяннику перестать улыбаться, не мог велеть перестать искать человеческого тепла. Это было сродни тому, чтобы пожелать солнцу больше не светить на небосклоне. Можно было лишь надеяться, что хотя бы это поколение беда обойдет стороной и на пути Сичэня не встретится недостойный человек, который превратит его сердце в осколки, а улыбчивое лицо — в серую неподвижную маску.

После нападения на Облачные Глубины страхи Лань Цижэня сменили направление. Теперь его куда больше беспокоила физическая безопасность племянника, нежели гипотетическая душевная. Повинуясь правилам, Лань Цижэнь ложился и вставал по расписанию, однако просыпался он мыслью о том, когда вернется Сичэнь, и засыпал, думая о том же.

О том, что Сичэнь может не вернуться никогда, он себе думать запретил.

И все же в тот момент, когда ему сообщили, что Лань Сичэнь — глава ордена Лань — переступил порог Облачных Глубин, сердце Лань Цижэня заколотилось как сумасшедшее. И пусть бы кто-нибудь осмелился в этот момент сказать что-либо об излишнем волнении! Племянник, чье отсутствие стоило ему стольких седых волос, наконец-то снова оказался дома.

Не в силах усидеть на месте, Лань Цижэнь устремился навстречу. Его взгляд подмечал малейшие детали: идет сам, легко, привычной походкой. Значит, не болен, не ранен. И даже улыбка на лице все та же, словно и не пережил он всех страшных лишений, что выпали на долю их ордена.

Лань Цижэнь был уже почти готов нарушить собственные правила и обнять несносного мальчишку, потакая его слабости к прикосновениям и собственному чувству облегчения, когда отступившая тревога позволила заметить, что Сичэнь вернулся не один. Женская фигура подле него, маленькая, хрупкая, почти воздушная, куталась в теплый плащ, из-под которого выглядывали вызывающе яркие разноцветные шелка.

В сердце кольнуло с новой силой. Неужели и этому хватило всего одной-единственной самостоятельной вылазки из родного дома, чтобы подцепить по пути первую попавшуюся девицу?

Сичэнь, уже чуть ли не бежавший ему навстречу, почти запнулся на ровном месте. Его широкая улыбка на мгновение потухла, а затем сменилась более привычной, ровной и мягкой. Он поклонился с достоинством и произнес положенные слова приветствия, дав возможность Лань Цижэню перевести дыхание. Однако, ответив племяннику тем же, тот позволил себе вопросительный взгляд в сторону загадочной гостьи.

— Дядя, — Сичэнь все же не удержал официальный тон, и в глубине души — в самой глубине — Лань Цижэнь был ему за это благодарен. — Позволь представить тебе госпожу Мэн.

Та поклонилась, не поднимая головы, скромно и почтительно. С высоты роста Лань Цижэня ему открывался отличный вид на ее затылок, увенчанный пышным узлом густых волос с легким каштановым отливом. Рассмотреть что-либо иное было крайне затруднительно.

— Тем, что я имею возможность вернуться домой целым и невредимым, не лишившись доверенного мне, — продолжал тем временем Сичэнь, — я обязан сыну госпожи Мэн. Этот во всех смыслах достойнейший молодой человек спас мне жизнь и укрыл от преследователей.

Сыну?

Лань Цижэнь недоуменно сморгнул. Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы вписать это слово в уже нарисованную его взволнованным разумом картину. Сколько бы ни было лет этому «молодому человеку», его матери никак не могло быть меньше тридцати, а то и сорока. Это вселяло надежду: несмотря на семейное проклятие, если, конечно, оно вообще существовало, Сичэнь вряд ли умудрился влюбиться в женщину настолько старше себя. Успокоенный этой мыслью, Лань Цижэнь поклонился гостье и произнес:

— Приветствую госпожу Мэн в Облачных Глубинах и от души благодарю за воспитание прекрасного сына.

Та в ответ снова изящно склонилась и сказала:

— Это я благодарна ордену Гусу Лань за помощь и гостеприимство.

Голос у нее, впрочем, звучал молодо и звонко, походя на птичье пение. Она и сама, такая маленькая, в своих ярких шелках, чем-то напоминала птичку. Глаз госпожа Мэн так и не подняла.

Лань Цижэнь взмахнул рукой, подзывая слуг.

— Помогите госпоже Мэн обустроиться в гостевом павильоне, — велел он. — Позаботьтесь о том, чтобы у нее было необходимое.

Он обернулся к прибывшей парочке, как раз чтобы услышать, как Сичэнь произносит мягким и ободряющим тоном:

— Не беспокойтесь, госпожа Мэн, теперь вы в безопасности. Вас здесь никто не тронет и не обидит.