— Я не могу предложить тебе денег. У меня нет ничего, кроме ИРСа.

Тодороки не нравилось, куда заводил разговор. Если этот незнакомец окажется таким же, как и та троица, несколько ударов под дых не спасут его от пули во лбу или от кражи ИРСа.

— Не понимаешь, кретин?

— Ты мне ничего не объяснил для того, чтобы я начал что-то понимать.

Незнакомец тихо выдохнул сквозь сжатые зубы.

— Мне нужно поднять рейтинг, а тебя можно использовать до тех пор, пока ты сможешь кидать баллы.

— Собираешься взять меня в рабство? Не очень умно с твоей стороны при условии, что я могу в любой момент сообщить о нарушении моих прав.

Тодороки следовало лучше следить за тем, что он говорил (и кому он говорил — у незнакомца все еще был пистолет за поясом), но если что он и отказывался терять, ступая на платформу, так это гордость.

Незнакомец ожидаемо взбесился и схватил Тодороки за грудки, пару раз несильно встряхнув. Ушибленный бок заболел с новой силой, но Тодороки хватило выдержки не скривить лицо и упрямо посмотреть в потемневшие разгневанные глаза.

— Заткни свой ебаный рот или будешь собирать зубы по всему Трайтону.

— Заткни свой, если не хочешь делать то же самое.

Данный разговор никогда не войдет топ-100 лучших разговоров Тодороки.

Незнакомец, скривив губы, оттолкнул его так, что тот попятился, но удержался на ногах.

— Мне, блять, не нужен никакой раб, — произнес он, шмыгая носом. — Тебе негде жить? Спать? Я даю тебе квартиру и жратву, а ты кидаешь мне баллы, например, за то, что я предоставил тебе ночлег. И еще за какую-нибудь херню, которая есть в том перечне. И не выебываешься.

Тодороки в удивлении приоткрыл рот, уставившись на парня. Он ожидал чего угодно (отобранного ИРСа или веревки с батареей), но не крыши над головой. Он только сейчас почувствовал пустоту в желудке — он не ел с прошлого вечера, поскольку не успел позавтракать и планировал сделать это в институте; до института он не доехал.

— Ну? — Незнакомец в нетерпении напряг плечи.

— Я собирался добраться до бюро и отметиться.

— Забей хрен, — махнул рукой. — Сделаешь это завтра.

— И рассчитывал на получение помощи.

Незнакомец громко засмеялся, отчего Тодороки почувствовал себя неуютно, так, будто его выставили на площадь позора, зачитывая список оплошностей, составленный с рождения.

— Можешь забыть о помощи, идиот, — отсмеявшись, произнес тот и покосился назад, примерно в том направлении, в котором, по догадке Тодороки, заканчивался темно-синий забор и располагалось бюро. — Не знаю, как в твоем городе, но здесь ты нахрен никому не нужен. Не рассчитывай на то, что в бюро будут носиться с тобой, держа на руках.

— Тебе-то откуда знать?

— А тебя ебет?

Вообще-то, хотел сказать Тодороки, да, его это волновало. Но он был морально вымотан за весь день, чтобы спорить.

— Я никуда не пойду с тобой, пока не окажусь в бюро и не узнаю свой текущий рейтинг, — твердо произнес он, морщась от боли в боку. Незнакомец шумно выдохнул сквозь сжатые зубы и достал из кармана телефон.

Часы на телефоне показывали десять минут четвертого. Тодороки почти что услышал удар в гонг над головой, извещающий о том, что перебирать ногами нужно было быстрее. И не сталкиваться с сомнительными компаниями.

— У тебя два варианта, ублюдок. — Он спустил рукав толстовки и высокомерно приподнял подбородок. — Либо ты натаскиваешь себе коробки и сооружаешь шалаш, чтобы провести в нем ночь, либо прешься со мной.

Один вариант хуже другого.

Он не хотел никуда идти с парнем в капюшоне (который вызывал доверия столько же, сколько и канатный мост, протянутый через Атлантический океан), но увиденное в Трайтоне за час разрушило его представления о городе, почерпнутые из статей и школьных знаний, в которых говорилось о беспорядках, однако в гораздо более… мягкой форме. Ночевать под открытым небом граничило с добровольным восхождением на плаху.

Тодороки протянул руку, на которую незнакомец бросил недоверчивый взгляд, и представился:

— Тодороки.

Незнакомец, чуть поколебавшись, протянул свою:

— Бакуго.

Они свернули с улицы несколько минут назад, попадая в паутину мелких переулков, которые вели дальше от платформы. Если возле темно-синего забора ему попадались люди, по внешнему виду которых можно было предположить, что те жили относительно спокойно и в меру счастливо, то чем ближе они подходили к границе района, тем больше встречалось бедно одетых граждан.

Спустя час непрерывной быстрой ходьбы, за которую Тодороки и Бакуго не обмолвились ни словом, Тодороки готов был взять свои слова, характеризующие переулки возле платформы как мерзкие и отвратные, назад. Потому что по-настоящему отвратным выглядело то место, в которое Бакуго его вел.

Разбитые фонари бедно свисали на порезанных проводах (Тодороки подозревал, что электричество в данном районе либо отсутствовало совсем, либо устраивало ночные светопреставления). Из разбитых окон четырехэтажных и пятиэтажных домов, стены которых были изгажены и исписаны маркерами, слышался мат и звуки громко говорящего телевизора. Вдоль дороги, по которой они продвигались, валялся мусор из перевернутых баков (возле одного из них Тодороки увидел мужчину, залезшего в него по пояс в попытке найти остатки еды). Люди, встречавшиеся на пути, ненавистно косились в сторону Тодороки, идущего чуть позади Бакуго, и тому становилось настолько неприятно, что хотелось повернуть назад и вернуться в бар.

— Уже поджал хвост, двумордый? — донесся чуть приглушенный капюшоном толстовки, но от этого не менее ехидный голос Бакуго.

— Ты ведешь меня к себе домой или собираешься продать на органы? — Тодороки чуть ускорился, чтобы поравняться с ним.

— От тебя живого больше пользы. Но если ты будешь надоедать своими тупыми вопросами, — Бакуго повернулся к нему, изогнув губы (в падающей тени капюшона это выглядело устрашающе), — то я всегда могу связаться с моим другом, у которого есть палатка на рынке. Там можно найти не только жратву, но и органы.

Тодороки отвернулся. Они были знакомы не так долго, но угрозы, которые он услышал в свой адрес, впору было записывать в отдельную тетрадку, чтобы вести счет. Тодороки старался не быть предубедительным по отношению к окружающим в родном городе людям (то есть он мог сесть за один стол с человеком, рейтинг у которого был на десять, а то и двадцать меньше, чем у него), однако Бакуго… да, он помог ему, но Тодороки не мог перебороть себя и перестать думать о том, сколько баллов хранил его ИРС (о своем он думал не меньше).

И все равно в Бакуго было что-то, что не позволяло ему поставить нового знакомого на одну ступень с отбросами, окружившими его в переулке. Это что-то крылось где-то в глубине, закрытым от Тодороки за несколькими печатями, и в какой-то степени вызывало если и не восхищение, то уважение сомнительной направленности. Тодороки, ставящий себя выше всех жителей четвертого района, не мог отправить к ним Бакуго. Это озадачивало.

— Мы в четвертом районе на юго-западе, — произнес Бакуго. — Да, это не белые дома с золотыми окнами, которые ты привык видеть. Но ты не валяешься в том переулке с пробитой головой или смертью от сердечного приступа.

— Да, я уже понял, что мне следует ценить то, что есть. И ценить твою несоизмеримую помощь.

— Ага, — возможно, это прозвучало чуть самодовольнее, чем должно было. Тодороки подавил смешок — он-то вкладывал в свои слова немалую долю иронии.

— Я думал, что район возле платформы — это четвертый.

— Третий.

Тодороки не ужасался, нет, просто два часа назад, когда он покинул пределы Лэдо, он пришел к выводу, что бедственное положение, в котором находился самый низкорейтинговый (ага, как же) район Трайтона, было не таким уж и бедственным.

— Почему этот район так…

— Загажен? — Бакуго остановился и вытащил из заднего кармана пачку сигарет с зажигалкой. Чиркнул колесиком, поджигая конец сигареты. До Тодороки сразу долетел запах дыма и окутал его с головой из-за поднявшегося ветра. Сам он не курил и никогда не пробовал, потому что за здоровый образ жизни начислялось определенное количество баллов, гарантирующих ему и его отцу место во втором районе города; не то чтобы он когда-либо хотел попробовать, просто… да, он очень хотел попробовать, поэтому, смотря на отца, строго курящего по одной сигарете в неделю, постоянно отводил глаза.