Бакуго напрягся.

Мотоцикл остановился в паре метров от него. Водительница, сняв черный шлем, поправила густые волосы и, оценивающе посмотрев на Бакуго синими глазами, оперлась о руль мотоцикла.

— Ну привет, — чарующе улыбнулась она, качая на пальце шлем.

— Ага.

— А манерам тебя не учили.

— Ага, — хмыкнул Бакуго, засовывая руки в карманы. Он ожидал встречи с потрепанным жизнью громилой, но никак не с красивой женщиной, которая, впрочем, совершенно его не интересовала. — Если бы ты не опаздывала, я бы, может, был более вежлив.

— Не волнует, — отрезала она. Женщина поднялась с мотоцикла и протянула ключи Бакуго. Тот еле успел поймать их — она специально выронила их — и глухо прорычать ругательства; все же ему была нужна эта работа. — Товар в коробках. — Женщина указала пальцем на багажник, на котором находилось несколько коробок. — Адрес и список получателей. — Протянула ему смятый листок, на котором кривым почерком был составлен список из четырнадцати позиций. — Доставить нужно в течение дня. Не перепутай ничего. Не хочу, чтобы какой-нибудь мужик получил дилдо вместо лекарств. Если не будет на тебя жалоб, напишу тебе следующую дату поставки.

— И все? — нахмурился Бакуго. — Больше ничего не скажешь?

— А чего ты ожидал? Мастер-класса? — Женщина, выставив ногу чуть вправо, сложила на груди руки, смотря на Бакуго сверху вниз. — Вот уж нет. Мне сказали, что ты умеешь водить и ориентируешься в городе. Но если тебя не устраивает такая перспектива, — она выхватила список из его рук, — я могу найти кого-то другого. Кого-то менее, — женщина постучала пальцами по предплечьям, растягивая слова, — требовательного.

У Бакуго дернулся угол губ.

— Нет, все круто, заебись, меня устраивает. — Он забрал обратно список, убирая его в карман.

— Тогда знакомься со своей новой подругой. — Она развернулась и похлопала мотоцикл по сидению. — Я называю ее ночь.

— Потому что на ней можно кататься только в ночное время суток? — Бакуго не рассчитывал на хорошее средство передвижение (оно доставалось ему за даром), но мотоцикл выглядел так, будто на нем перевозили товарные вагоны.

На переднем щитке налипла грязь, оставшаяся и на передней вилке. Фара была перекошена и держалась на собственной силе воли; Бакуго предполагал, что нихрена она не светила. Седло водителя промялось, словно на нем сидел не человек, а что-то среднее между Годзиллой и Рексом. Задний щиток был покорежен, на нем, помимо засохших брызг от луж, виднелись следы от падений на слезшей черной краске.

— Он хоть не развалится?

— Ну приведи его в порядок, какие проблемы, парень? — Женщина, убрав руку с руля, достала телефон; проблем не было, вот только ремонт чудного транспорта встанет у Бакуго в деньги, которых и так оставалось не много. Он пришел сюда не для того, чтобы их тратить; Бакуго начинал тихо злиться, отчего его подбородок задрожал. — Мне нужен твой ИРС, чтобы считать код. Халявный мотоцикл, халявный гараж.

— Не слишком официально для контрабанды?

— Эй-эй. — Покачала головой женщина, пока Бакуго снимал перчатку и протягивал ей руку. — Не контрабанда, а перевозка. Забьем тебя в систему как «курьера на добровольных началах», а?

— Без «добровольных», — поморщился Бакуго.

После того, как гараж и мотоцикл был переоформлен на Бакуго, женщина, пожелав ему не задавить бедняг пешеходов, ушла. Бакуго пожелал ей смотреть по сторонам, потому что нечего раздражать не выспавшихся новоявленных водителей.

Бакуго жил в четвертом районе малую часть своей жизни, но этого хватило для того, чтобы удостовериться во всплывавших мыслях еще тогда, когда он был беззаботным (относительно) подростком, имеющим большие планы на жизнь. Мысли были безрадостными и гнетущими, но принять их за уклад пришлось хотя бы потому, что Бакуго не любил розовый цвет (то есть он бы не стал носить розовые очки, что бы кто ни говорил про стереотипность и недалекость).

Бакуго никогда не следил за тем, что происходило в других районах, но в какой-то момент резко изменившаяся ситуация перестала оставаться незамеченной даже для слепых. Она не затронула Бакуго (и, если быть до конца объективным, не должна была), но затронула других — без размахов, но с отличными спецэффектами в виде отменившихся поставок в третий и четвертый из Лэдо и практически уничтожившейся инфраструктуры, и так не подающей большие надежды на технологичность.

В четырнадцать Бакуго не следил, в пятнадцать — тоже, в шестнадцать начал поглядывать на складывающийся пиздец в виде упрочняющегося расслоения между районами, в семнадцать — сидеть на жопе ровно стало проблемно, а в восемнадцать ему лично пришлось столкнуться с творящейся ахинеей.

Бакуго оказался там, где оказался — мотался по районам, развозя контрабанду и оставляя на отмеченных домах призывы к свержению установленного режима (Бакуго прочитал половину и забил — от пафосности, над которой корпели Иида с Тецутецу, в горле поднималась тошнота; однако красивые и высокопарные речи должны были подействовать на других), пока кучка таких же самоотверженных кретинов, как и он, добывала доказательства виновности высокопоставленных лиц из Лэдо. Все длинные и запутанные нитки, за которые они смогли ухватиться, тянулись к одному — параллельно с тем, как несколько районов Трайтона превратились в клоповник в одном из забытых кругов ада, состояние Курокавы и нескольких других человек, следящими за Трайтоном, взлетело вверх, как запущенный салют.

Первый и второй районы подобное устраивало (мало кто переживает о достатке других, пока не оказывается на их месте), хоть и не без исключений (Иида). Третий и четвертый были настроены более решительно, хоть и данные волнения не затрагивали всех.

Когда мировая система, основанная на рейтинге, только переходила на идею общественного саморегулирования нарушений, поднимались вопросы о том, куда следует направлять граждан, не соответствующих стандарту образцового гражданина. Вопросы оставались вопросами, пока несколько стран не выделили деньги для оборудования городов для низкорейтинговых. На международном уровне идея не снискала популярности, поскольку шла в противовес с идеями гуманизма, поэтому Трайтон стал всего лишь одним из десятка городов для низкорейтинговых. Создавался он с идеей того, что будет служить пристанищем для упавших в рейтинге граждан, пока те не смогут поднять его до определенных высот. Кто-то смог повысить рейтинг и вернуться в свои семьи, кто-то создал новые в Трайтоне, не желая покидать место, в котором обрел новый дом. В целом все шло своим чередом, пока не стали появляться все более специфичные требования для поддержания позиции выше пятидесяти, установляющиеся в рамках одной страны, решившей во что бы то ни стало понизить уровень преступности и стать примером для других держав. В Лэдо поднимались волны негодований и возмущений, кто-то в открытую высказывался о лишних запретах, но законы все равно вписывались в систему и постепенно принимались народом.

Бакуго, смотрящий запрещенную хронику за двадцать лет по закрытому соединению, натыкался на заявления правительства о том, что они никогда не будут вводить штрафы за то, что смотрит и чем интересуется человек, и скалил зубы.

Бакуго остановился возле магазина, в котором работала Урарака. Он заметил презрительный взгляд, брошенный вышедшим из магазина мужчиной, и не остался в долгу, показав тому средний палец. Мужчина покраснел от злости, надувая щеки, но ушел, не оглянувшись. Бакуго посмотрел на мотоцикл, убеждаясь, что, в общем-то, мужчина не так уж и был неправ. Бакуго открыл дверь в магазин бывшей одноклассницы с мыслью о том, что ему все-таки придется потратиться и привести корыто в приемлемое состояние.

Бакуго подошел к кассе, выкладывая на стол деньги, и сложил руки в ожидании, когда Урарака оторвется от своего телефона. Она была нахмурена и непривычно напряжена.

Бакуго, вообще-то, был тактичен, поэтому не стал ее торопить.

— Извини, я сейчас пробью тебе, — произнесла она, судорожно засовывая телефон в карман.