— Будьте осторожны, — сказал Тодороки, глядя на кивнувшего Каминари.

— Ага, вы тоже. — Тот махнул им рукой. — Следи за Бакуго, чтобы он на людей не бросался.

— Я не бросаюсь на людей! — возмутился и протянул подошедшему к вагону Тодороки руку, чтобы помочь забраться. Тодороки, схватившись за нее и за дверь, влез в вагон и налетел на Бакуго, удержавшего их обоих; шаг назад был сопровожден громким топотом. — Ты как тюлень.

— Извини, я по вагонам раньше не прыгал.

— Киришима просил передать, чтобы ты ел побольше белка и рыбы! — донесся звонкий голос Каминари из-за его спины.

— Я и так знаю, — пробубнил Бакуго, выглядывая из-за плеча Тодороки, и замер на мгновение; нахмурился, опустив брови.

Поезд тронулся с места, заставляя их обоих чуть покачнуться.

— Нам же нужно закрыть дверь? — Тодороки, расцепив их руки, подошел к двери, за пределами которой медленно уносилась из-под колес земля, и дощечки темно-зеленого забора готовились к тому, чтобы перестать быть различимыми. Он схватился за ручку, чтобы потянуть ее.

— Оставьте просвет, чтобы она не заблокировалась! — крикнула контрабандистка, сложив руки рупором.

— Бля, ну она бы еще из спустя пару километров об этом вспомнила, — прошипел Бакуго и, следя за тем, чтобы Тодороки, закрывающий дверь, оставил просвет, показал женщине средний палец.

Закрыв не до конца дверь, отчего холодный осенний ветер проникал в вагон, Тодороки оперся на устойчивый деревянный ящик и уставился в окно. Бакуго встал рядом, смотря на бегущий зеленый забор четвертого. Вскоре открылся вид на неблагополучные серые окраины района, без которых Трайтон не был бы Трайтоном.

— Что за хрень с Каминари? — Бакуго переместился ближе к окну, и оперся плечом о плечо Тодороки, смотря на проносящийся перед глазами пейзаж полуразрушенных и обветшалых зданий. — Он вел себя странно.

— По-моему, как обычно. — Тодороки завел руку за его спину и приобнял, скользя руками по болотного цвета куртке и пристраивая подбородок на макушке. Бакуго наморщил нос. — Может, он волнуется из-за рейда.

Вскоре они покинули пределы города и перед ними появились широкие балки моста, по которому были проложены железнодорожные пути. Потемневшие от времени когда-то красные балки мелькали перед глазами, не позволяя увидеть просторы открытого замерзающего моря. Блики только встающего солнца на воде не были заметны из-за гулявшего утреннего тумана, вносящего в атмосферу темного безжизненного вагона больше таинственности и невысказанной мрачности. Будто даже тогда, когда границы Трайтона были пересечены, город следовал за ними; тем самым туманом, навсегда окутавшим часть их жизни и заняв почетное место в ней же.

Когда Тодороки прибыл в Трайтон, все казалось ненастоящим; выведенным на сетчатке глаз кистью художника, сделавшего это ради забавы (у того человека руки явно росли не из плеч). Сейчас же, мчась в Лэдо, он путался в собственных чувствах, в которых радость от возвращения тесно соседствовала с горечью и разочарованием последних месяцев. Однако предвкушение, томящееся под ребрами и дальше, глубже, играло всплесками ожидания и желания как можно быстрее оказаться в родных краях.

— Мы замедляемся? — Бакуго, так и не расслабившийся, выпрямился и подошел к окну, выпутываясь из тесных объятий Тодороки. Последние кадры моря промелькнули перед ними и сменились землей на подходе к городу, показавшему высотные дома и большие окна квартир, в которые било солнце.

Тодороки выпрямился, поправляя куртку, и подошел к не закрытым до конца дверям, постепенно различия рельсы. Он схватил дверь за ручку, отодвигая ее и делая проход шире, чтобы в него можно было пролезть.

— Она сказала, что нужно спрыгнуть до ворот?

— До платформы, — ответил Тодороки, ощущая порывы ветра, залетающего в вагон и гудящего в ушах. — За две минуты, — добавил, понимая, что предпочел бы не прыгать вовсе. Его руки вспотели, и дыхание стало тяжелым.

— Ну бля, отсчет назад я не вел. — Бакуго, надев на голову капюшон, подошел к открытой двери и внимательно посмотрел вниз. — Когда будешь прыгать, сгибай ноги и не отклоняйся назад, понял? — Бакуго дождался неуверенного кивка Тодороки, оттолкнулся и прыгнул.

Тодороки, проследив за ним и наконец собравшись с духом (или нет — но времени на это не было), прыгнул следом, секундой позже чувствуя под подошвой кроссовок мелкие разбросанные камни. Выпрямившись, он сошел с путей на мокрую от дождей траву рядом. Платформа оказалась дальше, чем они рассчитывали. Несколько ветвистых переплетений дорожных путей, показавшихся вскоре, открывали пути в соседние города, не расположенные за морем. Быстро перебирая ногами, они потратили не больше пяти минут, чтобы добраться до платформы и перейти на другую сторону, успев промокнуть и испачкаться в грязи. Встречный поезд, известивший о своем приезде яркими огнями, появился тогда, когда они забрались на платформу.

— Ну, я думал, что будет хуже. — Бакуго, отряхнув испачкавшиеся в пыли колени, вошел под навес.

— Я надеюсь, там не было камер. — Тодороки смотрел на приближающийся поезд.

Поезд остановился, двери открылись, и несколько сонных людей вышло из полупустых вагонов, слепо идя в сторону выхода, представляющего из себя прямоугольное невысокое здание с турникетами и ведущим в город коротким подземным тоннелем, соединяющим несколько платформ. Тодороки и Бакуго смешались с толпой, и перед входом, переглянувшись, включили датчик слежения, идентифицируя свое присутствие. Они прислонили билеты к индикаторам рядом с турникетами (Бакуго внимательно повторял действия за Тодороки) и, пройдя через них, скользнули по лестнице в тоннель, свет в котором неярко освещал путь. Они оказались на улице у окраин нижнего района.

Город предстал перед Тодороки таким, каким он его и запомнил. Он, вдохнув полной (или не совсем; ему было трудно понять это) грудью, ощутил родной воздух города, захвативший и оплетший легкие. Не было третьего и четвертого района, от увиденного в которых порой бросало в дрожь, не было и насилия вместе с процветающей проституцией на улицах; никто не выпрашивал денег и не спал в подворотнях, не имея средств на снятие жилья. Серый дым от станции не летал над городом необъятным туманом и не оседал горечью на языке. Никто не ходил рядом, высматривая, что можно украсть, и пьянь не встречалась за каждым поворотом.

И пусть Тодороки смог принять Трайтон со всей его жутью и беспорядками и в последствии обустроиться в нем, контраст двух соседних городов ударил в его виски ржавыми гвоздями, пущенными из самодельного пистолета (интересно, кто нажимал на спусковой крючок?). Тодороки казалось, что он — грязный для чистого города, жители которого не знали лишений в той степени, в которой с ними были знакомы жители Трайтона любых районов. Предвкушение, которое должно было разлиться по душе чем-то родным, лишь вывело из себя, возводя горы негодования и злобы; такие же высокие, как и многоэтажные дома с отоплением и горячей водой.

Тодороки понятия не имел, что испытывал молчащий Бакуго.

— Ну и? Куда дальше? — спросил тот, убрав руки в карманы и чуть ссутулившись. Тодороки подметил непривычную растерянность, скрывавшуюся в изломе бровей и бегающем взгляде.

Тодороки достал телефон, открывая карту, которую им отправили сопротивленцы, и просмотрел маршрут. Вакамуро Масао проживал в нижнем районе, — в том же, в котором находились они, — имея баллы чуть больше шестидесяти; до него добраться не составляло большого труда, по крайней мере тот находился не в высокорейтинговых районах, расположенных на востоке и далее. Районы столицы были поделены на три блока и проживание в них зависело от текущего рейтинга; Тодороки жил в среднем и его местность знал лучше, однако и низкорейтинговый район был ему знаком.

— На метро около пятнадцати минут, затем пешком, — сообщил он и, оглядевшись, заметил на соседней улице через дорогу значок метро, возле которого толпилась поредевшая толпа прибывших на раннем поезде.