Ведь Касанэ помимо стрёмной физиономии было дано воровать чужие лица. Достаточно всего лишь намазать губы специальной помадой и поцеловать ту, чей облик желаешь позаимствовать. Жаль лишь, что эффект временный.

— Но это же прочтение де Сада! — поднял палец Елецкий. — Он хотел подчеркнуть фейскую природу главной героини. А вы знаете, как маркиз относился к концепции привлекательности зла.

— Нет-нет-нет-нет! — замотала головой горничная. — Это категорически неправильно. Текст нам не позволяет до конца понять, правильно ли считать Касанэ наследным подменышем или нет. Мы не можем быть уверены, является ли сама помада волшебной или же выступает лишь как катализатор сверхъестественных сил самой героини. Однозначность прочтения убивает одну из важных составляющих этого постмодернистского шедевра.

Елецкий пожал плечами и перевёл взгляд на застывшие в поцелуе манекены.

— А мне нравится, как в такой ситуации выглядят два главных действующих лица этой истории: потомок фей зимнего двора и её злой культист… — Олег усмехнулся. — Забавно прозвучало, учитывая обстановочку, да? Ну, раньше тут была мизансцена знакомства Касанэ с Хобутой-саном. Мрачный образ агента в прочтении однозначной “фейскости” актрисы выглядит куда как интересней. Из Гэрри Олдмана, кстати, вышел очень фактурный Хобута. Я ему даже простил отсутствие азиатских черт во внешности…

Русский лгал.

Он лгал не только в том, какой именно взгляд на сюжетные повороты ему по душе, но ещё и о самой теме разговора.

Ведь на самом деле Илега и Олег тут не пьесу обсуждали, и не её главную героиню. Истинном предметом беседы была Лешая. Богиня хаоса, столь сильно похожая на Касанэ. Пусть даже не внешностью, но своей… кхм… ролью в сюжете.

Вот, что на самом деле интересовало Елецкого.

Кем на самом деле является Броня Глашек и имеет ли смысл ей помогать.

Илега покачала головой.

— Хобута-сан, как культист, кажется мне недостаточно интересным персонажем. Да и сама Касанэ, если пытаться объяснить её характер одной лишь кровью фей зимнего двора, становится куда менее объёмной. Нет. Образ людей, цепляющихся в мостовую, чтобы ползти дальше, даже когда все пальцы в кровь, а сил больше нет — куда как больше впечатляет, — уверенно ответила горничная. — И я бы даже сказала, что пара из культиста и подменыша менее опасна для окружающих, чем два преисполненных мрачной решимостью простых смертных.

Елецкий поднял бровь.

— Правда? Но ведь люди слабее фей.

— Но побеждают тех же противников.

Горничная шагнула в сторону Вика, на плече которого уютно устроилась витрочка. Какая хорошая иллюстрация к идущему разговору. Мрачный жрец смерти и ластящееся к нему мистическое животное.

Или же колдун, пригревший некромагический конструкт.

Илега мягко провела ладонью по волосам Морозницы, после чего оглянулась в поисках лика Елецкого.

— Разве это не значит, что дорвавшись до силы фей эта парочка сможет сделать то, что настоящим феям не дано? А ведь они дорвутся. Тут можете не сомневаться. Даже если придётся для этого втоптать жизнь симпатичных им людей в грязь.

Русский скрестил руки на груди, склонил голову и громко хмыкнул.

— По-моему, вы преувеличиваете жестокость этого дуэта. Да, Хобута-сан был тем ещё хладнокровным подонком, готовым идти по головам. Но без дозволения главной звезды сей пьесы он не решался на крайние меры. А Касанэ завсегда требовались серьёзные причины, чтобы вогнать кому-нибудь каблук в череп.

— Скорей, ей требовались причины, чтобы не сделать этого. Или даже поводы, — ответила горничная. — Я не заметила у героини особого пиетета по отношению к окружающим её людям. Она достаточно ненавидит их, чтобы не испытывать к ним излишней жалости.

— Тогда зачем ей поводы?

— Из жалости к себе. Всё-таки человек — это социальное животное. Он хочет общения, даже если научился и привык обходиться без него. Просто отсутствие навыков выживания в обществе создаёт перекос восприятия мира, — пояснила Илега. — Оно ведёт к подмене истинных желаний понятными личности конструкциями. По сути, вместо полноценной интеграции в социум Касанэ тянулась к выступлению на сцене, как к симулякру. Героине требовалась публика. Ей было необходимо донести до неё себя. Но поскольку не существовало версии “себя”, которую зрители могли бы принять, им давали созданную с нуля личность, базирующуюся на авторских персонажах.

Русский поднял бровь и кривовато усмехнулся. Но веселье было наносным. На самом деле под маской легкомысленности скрывались попытки понять, насколько серьёзной является высказанная горничной угроза.

— Хотите сказать, что с вашей точки зрения Касанэ столь хорошая актриса именно потому, что не сумела выработать собственной персоны? Дескать, местечко вакантно для любой её версии. Персоны менять не страшно и не больно, если ни к одной из них ты не привыкла?

— Единство и борьба. С одной стороны персона защищает человека от общества, но с другой же — позволяет формировать привязанности. Но когда основная персона ускользающая, создана для уклонения от любого общения и отпугивании потенциальных инициаторов контакта, привязанностей просто нет, — Илега запустила в волосы Морозницы уже две руки и теперь старательно массировала кожу головы витры. — Или же их столь мало, что на поддержание почти не тратится ресурсов. Касанэ может отбросить то, за что другие держатся. То, что для окружающих — самоцель, для неё — лишь инструмент. И наоборот. Это вне всякого сомнения позволяет ей действовать эффективней. Не находите?

Горничная больше не оглядывалась, а потому не могла заметить малейших изменений в мимике собеседника. Впрочем, это всё равно мало что дало бы. Олег Елецкий слишком хорошо контролировал себя. По его лицу было сложно что-то прочитать.

Другой вопрос, что Илега могла бы попытаться угадать, что происходит у неё за спиной. Девушка намеренно обратилась к чертам своего собеседника, причём тем, которые общество считает постыдными, а сам дворянин — полезными. И, видать, этот укол обошёл защиту. Скорей всего русский перебежчик сейчас пытался выиграть время на ответ, спрятавшись за эксплуатацией какой-нибудь спасительной привычки. Кто-то потирает нос, а кто-то — внезапно обнаруживает расстегнувшуюся пуговицу на рукаве.

И тут на сцену со свойственным ему изяществом заявился Вик.

— Человек-актриса, — улыбнулся некромаг печального образа. — Это ли не мечта для агента, не находите? Ей не особо интересно то, что не связано напрямую с профессиональной деятельностью. Она поддерживает общение с коллегами, потому что так принято, но не более того. Её “милые слабости” не помешают выполнению задач. А всё потому, что работа и есть её “милая слабость”.

Пан Елецкий задумчиво хмыкнул.

— Но кроме агентов в театре великое множество других работников. Иные лицедеи, режиссёры, мастера по декорациям, осветители… не станет ли для них губительным сияние примы?

— Для кого-то — вне всякого сомнения станет, — присоединился к беседе Лукан. — Но примы — такие странные редкие животные, что не исчезают бесследно. Либо театр принимает её и становится центром паломничества сотен тысяч страждущих узреть звезду воочию, либо её переманивают другие.

Илега отвлеклась от довольной Морозницы и перевела взгляд на последнего оратора. Того, на удивление, интересовали не два женских манекена, слившихся в сладострастном поцелуе, а стоявшая метрах в тридцати правей, у совсем другой мизансцены, посвящённой иной пьесе, группка представителей компартии ЕССР.

Пан Елецкий снова усмехнулся, но как-то горько.

— А помешанной на работе приме всё равно, где блистать. Она споросёнкопётрит в иной театр, а за ней уйдут зрители и те, кто будут видеть в подобном сотрудничестве перспективы. А родная сцена придёт в запустение и покроется пылью.

Лукан неспешно перевёл взгляд на перебежчика.

— А стоит ли жалеть о родной сцене?

Тот покачал головой.

— Нет. Определённо нет.

Затем он остановился, нашёл взором лицо молчаливого Гало и медленно, многозначительно кивнул.