Заглядываю в кухню, где завтракает моя «семья».

      — Доброе утро, — выпаливаю я, уже направляясь к выходу. — Я в школу.

      — Астрид, — спокойный, но не подлежащий обсуждению тон отца останавливает меня. — Садись позавтракать.

      — Я не голодна.

      — Садись и позавтракай.

      Я вздрагиваю от резкости его приказа, и мои плечи опускаются. Осторожными шагами я пересекаю гигантскую кухню с безупречным мраморным полом и каменным камином. Несколько сотрудников кухни стоят в ожидании, как из эпизода долбаного «Аббатство Даунтон».

      Я улыбаюсь Саре, шеф-повару, но, судя по глубокому хмурому выражению ее светлых бровей, это, должно быть, гримаса.

      По крайней мере, я делаю дружелюбное лицо. Помогает то, что она готовит мне самые вкусные шоколадные коктейли и чизкейки.

      Я сажусь на стул в дальнем конце стола — это самое дальнее место от папы и его жены. Не встречаясь с ними взглядами, я начинаю есть сырой джем и чизкейк. Я почти ничего не чувствую. Чем скорее я покончу с завтраком, тем быстрее уберусь отсюда.

      — Милая, помедленнее, — фальшивый заботливый тон мачехи портит мое ненасытное настроение. — Не переживай. Еда никуда не денется.

      Я проглатываю чизкейк, наконец-то попробовав его гладкую текстуру, и бросаю на нее сердитый взгляд через стол.

      Виктория обладает элегантной аурой. Это во всем, что она носит или говорит. Даже ее тон, воспоминания из какого-то старинного фильма. Ее светлые волосы собраны в аккуратный французский пучок. На ней прямое платье высокой моды, которое, должно быть, вызвало бюджет третьей страны. Изящное ожерелье окружает ее гладкий вырез, и соответствующие серьги свисают с ушей. Она все хвастается, что папа подарил ей на день рождения набор украшений.

      Тошнит.

      У неё есть все, чем должна обладать жена лорда. Как будто она сделана прямо из инструкции.

      Виктория может выглядеть на десять лет моложе своего настоящего возраста из-за подтяжки лица и аристократического имени, но она совсем не похожа на маму.

      Моя мать гордилась своими татуировками и артистической жилкой. У неё была свободная душа, предназначенная летать, а не быть запертой в особняке, как Виктория. Но опять же, может, именно поэтому папа предпочел ее, чем мою маму.

      С тех пор, как я приехала сюда, Виктория взяла на себя обязанность рассказывать о моем происхождении. Если я ем быстро, то только потому, что мама держала меня голодной. Если я отказываюсь от дорогих платьев, то только потому, что привыкла ходить в лохмотьях. Если я и дышу, то только потому, что высасываю имя отца.

      — Здесь все по-другому, дорогая, — губы Виктории растягиваются в консервативной улыбке, как она это делает с репортерами. — О еде можешь не беспокоиться.

      — Раньше мне тоже никогда не приходилось беспокоиться о еде, — говорю я, проглотив очередной кусок чизкейка Сары.

      К черту Викторию за ее намеки, что мама не заботилась обо мне. Она была и мамой, и папой в одном лице.

      Я восхищалась ею за то, что она вырастила меня сама и была всем, в чем я нуждалась.

      Когда я впервые проявила интерес к рисованию, мама не спала всю ночь позируя для меня. Когда у меня были плохие дни, она брала меня в дальние поездки, только мы вдвоем.

      Мама была моим миром, в то время как папочка жил со своей настоящей семьей.

      — Это хорошо, что не приходилось, — продолжает Виктория.

      — Да. Мама, знаете ли, зарабатывала на жизнь. Она не высасывала деньги своего лорда-мужа.

      Верхняя губа Виктории дергается, и я улыбаюсь про себя.

      Маленькие победы.

      — Астрид Элизабет Клиффорд.

      Я вздрагиваю от убийственно спокойного тона папы. Если он называет меня полным именем, то не одобряет моих слов.

      Не то чтобы он действительно одобрял меня.

      Моя вилка звенит о тарелку, когда я слегка поднимаю голову, встречаясь с его карающими зелеными глазами. Явное доказательство того, что я его дочь. Что его гены участвовали в создании моих.

      Через несколько недель мне исполнится восемнадцать, но я все еще чувствую себя такой же маленькой, как семилетний ребенок, который умолял его остаться. Глупый маленький ребенок, нарисовавший его в качестве первой детской картины.

      Генри Клиффорд по-прежнему силен и хорошо сложен, для человека, которому за сорок. Его темно-каштановые волосы, еще одна вещь, которую я унаследовала, зачесаны назад, подчеркивая сильный лоб и прямой аристократический нос.

      Его отглаженный темно-синий костюм льнет к телу, словно он родился в нем. Я, его точно не помню без костюмов.

      Когда я была ребенком, я чувствовала себя не в своей тарелке, когда он появлялся.

      Теперь он просто пугает меня.

      Не знаю, когда он перестал быть моим отцом и стал его тенью.

      Виктория кладет свою руку поверх папиной с тошнотворно сладкой улыбкой, которая вызывает у меня диабет.

      — Все в порядке, дорогой. Она скоро поменяет свое мнение.

      Убейте меня сейчас.

      — Доброе утро!

      Ветерок крепких вишневых духов, должно быть стоило еще целое состояние, проносится мимо меня.

      Николь целует маму и моего папу в щеки, прежде чем сесть слева от папы.

      Мы носим одну и ту же школьную форму, но она каким-то образом делает ее более элегантной с отглаженной синей юбкой и рубашкой, закатанной поверх пиджака КЭШ. Ее светлые волосы ниспадают волнами до середины спины, будто о каждой пряди заботятся отдельно.

      Конечно, в отличие от меня, Николь не ест как свинья. Она не торопится есть и сейчас, она мило, разговаривает со взрослыми о предстоящих тестах и школьных мероприятиях.

      Опустив голову, я опустошаю тарелку с чизкейком, отказываясь от нормальной еды.

      Сказать, что я чувствую себя чужой, было бы преуменьшением. Виктория и Николь всегда завладевают папиным вниманием, в то время как я сижу здесь незаметная, как тихоня.

      Я стараюсь не обращать внимания на укол боли, когда папа одаривает Николь улыбкой, которую больше никогда мне не дарит. Все, что я получаю от него, — это нахмуренные брови и неодобрительные взгляды.

      — Может, ты начнёшь брать классы математики с Астрид, — предлагает Виктория в ужасно веселой манере. — Я уверена, что Николь поможет тебе добиться лучших результатов.

      Я скорее подавлюсь собственной рвотой, большое спасибо.

      — Если бы ты не была так упряма, отказываясь от частного репетитора, возможно, у тебя не было бы катастрофических результатов. — нотка неодобрения в папином голосе словно ножом вонзилась мне в сердце. — Почему ты не можешь быть такой же, как Николь?

      — Почему бы тебе не удочерить ее и не избавить нас от всех страданий?

      Я не хотела говорить это вслух, но все равно это вылетело каким-то образом.

      Звон и лязг посуды прекращаются, когда в столовой воцаряется тишина. Даже сотрудники кухни останавливаются на полпути.

      Мои уши горят от стыда и гнева.

      Быть может, мой собственный отец должен прекратить сравнивать меня со своей идеальной падчерицей.

      Быть может, ему стоило оставить меня в покое после смерти мамы.

      По крайней мере, тогда я не буду чувствовать себя чужой, находясь рядом с его семьей.

      Я хватаю рюкзак и вскакиваю со стула, прежде чем папа успеет сжечь меня еще раз.

      Позади меня Виктория говорит ему:

      — Астрид просто собирается стать Астрид.

      Я вытираю слёзы с глаз, когда выхожу.

      Я так скучаю по тебе, мама.

      Я держу в руках альбом для рисования и жду у входа в парк, чтобы Дэн заехал за мной.

      Поскольку еще рано, в парке только бегуны. Мне нравится наблюдать за их работой и за тем, как они трудятся ради того, чего хотят.