- Дэнни!

По крепкому, сбитому дождем песку Лев подбежал к парню. Тот сидел, обняв колени, на бетонной платформе. А когда заметил Льва, встал и начал изображать, будто моется. Струи дождевой воды катились по его коже, и только вблизи Лев понял, что Дэнни голый. Светлая незагорелая кожа в темноте казалась тканью белья. Трусы – скрученная тряпица – валялись поодаль. Лев подобрал их, измазанные в песке.

- Зачем ты разделся?

- Я всегда раздеваюсь, когда моюсь в душе.

Он был мокрый насквозь, вода струилась по щекам, мешая понять, прорвалась ли та влажная пленка у него на глазах. В высоте с грохотом сталкивались тучи, вязальщица все роняла и роняла золотые нити.

- Пойдем домой, Дэнни. Простудишься.

- Я моюсь, – упрямо ответил тот.

Не выпуская эти несчастные трусы, Лев сел на песок.

«Это я никогда не отмоюсь, если мы увидим твою птицу».

- Хватит. Ты уже чистый.

«Ты даже не представляешь, насколько ты чистый».

Он не знал, сколько так просидел. Но когда Дэнни тронул его за плечо, гроза уже стихала.

- Что?

Парень обхватил себя руками и дрожал.

- Мне холодно.

Идти босиком оказалось сущим мучением. Вот ведь, а когда сюда бежал – вообще ничего не замечал. Надо проверить, не поранил ли Дэнни ноги. А Дэнни ни капли не возражал, пока Лев его вытирал, осматривал, одевал и укладывал спать. Молчал и поворачивался, как просили. И все оставшиеся дни от него не было никаких проблем. Только он почти не разговаривал. Поглядывал искоса, очень аккуратно ел, рылся в песке на пляже. И ни разу не улыбнулся.

Лев гадал, как будет объяснять причины этой депрессии матери Дэнни, но когда та, предварительно позвонив, появилась на дороге перед домом, и парень с воплем «Мама!» и широченной улыбкой на лице бросился к ней – Льву сделалось легче. Выйдя с сумкой следом, он смотрел, как Дэнни подхватывает мать, словно пушинку, на руки и кружится с ней, а та охает: «Отпусти, упадем!» – но тоже смеется.

На сердце было тяжело.

Натянуто улыбаясь, Лев сунул ей оставшиеся деньги, однако она отвела его руку и добавила еще сколько-то, а он, не глядя, отказался, но она настояла. Дэнни вежливо сказал: «До свидания». Лев провожал их взглядом – мать и сына, красивых и радостных – пока они не исчезли из виду.

Комната казалась пустой, какой-то осиротевшей. Никто не врезался головой в люстру, не крошил печенье на пол, и ракушки не закатывались под кровать. И никто больше, сидя в углу веранды, не таращился до слез на тонкий ствол качающегося на ветру дерева и не радовался: «Балкон, как качели, качается!» Никто не читал по слогам выцарапанные на крыше мансарды имена и не сыпал вопросами, кто такие эти Катя из Полоцка или Саня из Киева. Не колол орехи притащенным с пляжа камнем (попадая себе по пальцам всего-то через раз). Не веселился, когда удавалось выиграть Льва в карты – неимоверными усилиями со стороны последнего. Не говорил о птицах.

Лев бездумно смотрел в окно. С другой стороны, стоит, наверное, поблагодарить судьбу за волшебные шесть дней. Даже за два последних. Шесть дней? Всего-то? А кажется, полжизни прошло. Целая вечность. Вечность в неполную неделю длиной. Но быть благодарным почему-то не получалось. Следовало просто выбросить Дэнни, смешного неуклюжего парня, из головы. Досуществовать свой отдых и окончательно погрести воспоминания под ворохом рутинных дел. А это… это был курортный роман. Немного странный, немного глупый, но все же курортный роман – из тех, что забываются, стоит лишь пуститься в обратный путь.

В комнате сделалось жарко. Лев лег на пол и увидел за ножкой кровати белый полупрозрачный камешек. Дэнни такие особенно нравились. Наверное, потерял, когда в очередной раз рассыпал свою бесценную коллекцию, и не заметил. Лев вышел на веранду, швырнул камешек вниз, а потом битых полчаса ползал на коленях, вороша опавшие листья. И отыскав, наконец, спрятал в бумажник.

Но оказалось, что история не совсем окончилась. После обеда Льва ждал сюрприз. Выйдя из кафе, он увидел чуть поодаль, в тени акации, мать Дэнни. Невольно поискал глазами ее сына, но женщина была одна.

- Дэнни сказал, где и во сколько вы едите, – проговорила она вместо приветствия. – Запомнил, представляете? Знаете, с его диагнозом – это чудо, что он сейчас умеет. Я боролась за мальчика, как могла, и в подобные моменты чувствую, что не зря.

Лев кивнул. У него не сложилось впечатления, будто у Дэнни что-то серьезное, раз он более или менее себя обслуживает, вполне пристойно разговаривает и даже читает. Так или иначе, ей виднее. Но зачем она пришла? Благодарность уже вроде бы выразила.

- Мы уезжаем. Дэнни больше не хочет тут оставаться. Моя болезнь и та жуткая история с сиделкой… Он все время привязывает события к местам. Когда-то сильно отравился в Швейцарии, с тех пор и слышать о ней не хочет. Но о вас он вспоминает тепло.

Последние слова изумили Льва до крайности, чего он, однако, умудрился не показать.

- Я подумала, что вы хотели бы попрощаться. Я оставила Дэнни возле дома, где вы остановились.

Он сидел на бордюре – в шортах, рубашке-гавайке и смешной белой панаме. А увидев Льва, вскочил и заулыбался, будто бы не было грозовой ночи и последних двух дней, наполненных мрачной тишиной. Лев подошел к нему, посмотрел в глаза и вдруг забыл, что хотел сказать. Только моргать вдруг потребовалось чаще.

Челюсть обожгло огнем. Лев рухнул едва ли не под ноги перепугавшейся парочке с огромной розовой коляской и уставился в невыносимо яркое небо, до того яркое, что заслезились глаза.

- Зачем ты меня ударил? – спросил он, улыбаясь.

Дэнни присел рядом на корточки и наклонил голову к плечу.

- Чтобы ты не плакал.

В небо, затмевая солнце, рванулась огненная птица.

июль, 2011