— Только попробуй, — в голосе Тени крылось нечто размытое, бесформенное и оттого пугающее вдвойне. — Заденешь меня хоть немного, и Мастер покажется тебе ангелом небесным.

Металлическое тепло заполняло рот, растекалось на языке, Джеймс пытался сглатывать, но тело, не отошедшее еще от кошмара, противилось, и горло сокращалось — мелко, судорожно, и Джеймс снова начал захлебываться, на сей раз, по-настоящему.

— Сплюнь, — горячие пальцы Солнца коснулись его загривка, холодного, взмокшего. — Ничего страшного, отмоем.

Джеймс повиновался и задышал свободнее, и от облегчения дрожащая рука подкосилась, но Солнце подхватил его, не давая упасть, и приобнял, и Джеймс уткнулся мокрым от испарины лбом ему в плечо, сильное, обнаженное, раскаленное, и расслабился, глядя, как тягучие алые нити ложатся на пол и колено Солнца. Прикосновения Тени были словно крупный песок на сильном ветру.

— Я привел Брюси, — сказал Тони, и Джеймс скосил глаза на двери, за которыми дышала ночь. — Он маленько зеленый, так что погуляет на свежем воздухе, обретет нирвану, или что ему там надо обрести, чтобы не раскидать нас, как кегли, и зайдет. Как тут у вас дела? О, Кэп, да ты вылитая мать Тереза. С самоотверженным лицом посреди лужи слюней и кровищи. Флаттершай, какими еще жидкостями ты с ним делишься?

— Старк, — тяжело сказал Тень.

— Как же так! — голос Тони сделался трагическим. — Флаттершай! Почему Кроссбоунсу можно хватать тебя за задницу, а меня за то же самое — копытом, а?

Он был забавный, и хотя в груди по-прежнему все сжималось, по шкуре волнами пробегала дрожь холода и испуга, и клеймо под пальцами Тени продолжало гореть, Джеймс все равно улыбнулся.

— Он еще и лыбится! — возмутился Тони.

Джеймс вздохнул, собирая соленую слюну за ноющую щеку.

— Почему Капитан? — спросил он у Солнца.

— Не похож, да? — снова вмешался Тони. — Вот и я говорю. Какой же из него капитан? Так, солнечный зайчик на стероидах.

Джеймс прыснул и закашлялся, прибавляя к созвездиям на досках и коже Солнца новые звезды.

— Меня сейчас стошнит, — жизнерадостно сообщил Тони и исчез, закрытый огромной зеленоватой тенью.

Солнце напрягся, пусть и едва заметно — Джеймс почувствовал это лбом и всем телом, безошибочно и безнадежно настроенным на Солнце каждую секунду, когда тот был рядом, и пошевелилась Ванда, забытая, почти невидимая в углу, и даже Тень прекратил ощупывать угасающее клеймо и встал на ноги.

— Брюс, — проговорил Солнце, — необязательно прямо сейчас. Баки приснился кошмар, и он, кажется, сильно прикусил щеку или язык, но это не срочно, мы можем подождать.

Однако Брюс молча ступил внутрь, встрепанный, с криво сидящими на носу очками, и зеленоватая тень его тяжело ворочалась в тесноте, потрескивая досками пола, пробуя на прочность стены и потолок. Джеймс поднял голову, смотрел настороженно.

— Все в порядке, — сказал Брюс — почему-то именно ему. — Могу я попросить всех, кроме пациента, покинуть помещение?

И они ушли без единого возражения: Ванда, выпорхнувшая с облегчением, словно птичка из клетки, и Тень, слившийся с ночной темнотой, едва спустившись с трапа, и Солнце, улыбнувшийся ободряюще и ярко и оставшийся где-то недалеко, потому что Джеймс продолжал чувствовать его приглушенный свет. Это было хорошо, свет поддерживал, не давая Джеймсу ощущать себя совсем уж ничтожным и слабым.

— Втроем здесь не намного просторнее, чем вшестером, верно? — заметил Брюс и приставил к груди Джеймса теплую головку стетоскопа. — Вдохните.

Первые вдохи были рваные и мелкие, а воздух слишком густой, но Джеймс старательно дышал, и вскоре каждый вдох начал приносить странное спокойствие, мягкое и приятно тяжелое, приливающее, окутывающее спокойствие, от которого веки и ноги наполнялись сонной истомой. Брюс попросил его открыть рот, и он повиновался, и почти не заметил, как правую щеку коротко ожгло изнутри, а потом в губы ткнулся прохладный край колпачка или, может, маленького стакана (Джеймс даже не понял, в какой момент глаза его закрылись).

— Прополощите рот и глотайте, — произнес голос, с каждым словом отодвигающийся в туман, и Джеймс подчинился, и мятный вкус цвета молодой листвы, прогретой солнцем, прокатился по горлу, а под боком вдруг оказалась мягкая солома.

— Легкие чистые. Слизистая щеки действительно была повреждена, но уже не кровоточит. Он будет спокоен до утра, и все же я бы рекомендовал прибегать к препаратам только в крайнем случае. Организм сильно истощен.

— Спасибо, Брюс.

Солнце? Джеймс попытался открыть глаза, но вихрь листьев, нежных, сладко пахнущих, взметнулся вокруг и осыпался, укрывая его тонким ковром, слой за легчайшим слоем. А на листьях выросли цветы.

========== Глава 2 ==========

Глава 2

Тарелка с кашей стояла на ящике, рядом, на досках, выстроились яркие бутылочки с йогуртами, зыбкий свет лился, как разбавленное молоко, и в белесом квадрате открытой двери плыл туман. Солнце сидел перед Джеймсом по-турецки и смотрел укоризненно.

— Баки, надо поесть.

Джеймс вздохнул: удивительно, но у него совсем не было аппетита, хотелось лишь обратно под листья или хотя бы под солому, которой, впрочем, было маловато, чтобы зарыться полностью.

— Я не хочу, — признался он, и что-то внутри кольнуло, потому что он перечил: вообще (а это обычно плохо кончалось) и Солнцу в частности (это просто было неуютно, как переступать через себя). — Я хочу спать.

— Мы выезжаем после завтрака, — сказал Солнце. — Поешь — и можешь спать весь день. Точнее, до обеда. А после обеда — до ужина.

Это звучало заманчиво, пусть Джеймсу сейчас и казалось, что он без труда проспал бы сутки напролет, а то и больше. Вздохнув еще раз, он с неохотой взял ложку. Туман нес с собой тишину, и все же, прислушавшись, Джеймс различал отголоски разговора и лязг посуды: должно быть, труппа снова ела за тем большим столом. Пожалуй, он рад был, что они не настаивают на том, чтобы он к ним присоединялся: он не чувствовал себя готовым. А еще Джеймс был рад, что Солнце приходит к нему и остается с ним, хотя это, наверное, было эгоистично с его стороны.

— Почему ты Капитан? — спросил он, прочерчивая в каше извилистые дорожки.

— Полтарелки, — откликнулся Солнце, и, когда Джеймс посмотрел недоуменно, пояснил с очаровательной улыбкой: — Цена за мой ответ. Съешь полтарелки, и я тебе отвечу.

— А если я съем целую тарелку?

— Тогда… — Солнце сделал вид, что глубоко задумался. — Тогда я не только отвечу на твой вопрос, но и не приду будить тебя через три часа и поить йогуртом.

— Так нечестно! — вскинулся Джеймс. — Ты же обещал, что можно будет спать до обеда!

Солнце развел руками, и Джеймс, даже немного проснувшийся от возмущения, принялся вымещать недовольство на каше — это оказалось не так сложно, как он опасался, к середине он даже вошел во вкус.

— Все, — Джеймс выскреб последние крошки и наклонил в сторону Солнца пустую тарелку. — Теперь ты ответишь?

— Это воинское звание, — проговорил Солнце. — Из прошлой жизни. Вот и весь секрет. Не очень интересно, правда?

Джеймс пожал плечами: движение вышло неловким, потому что слева было слишком пусто и легко.

— А я не помню, — сказал он медленно. — Не помню своей прошлой жизни. Но она ведь должна была быть? Детство. Что-то… другое.

Солнце потрепал его по колену.

— Не ты один такой. Брок тоже не помнит.

Джеймс неопределенно кивнул, неуверенный, какие чувства следует испытывать при новости, что у него с Тенью есть нечто общее. А Солнце взял тарелку, перевернул ящик, сложил в него бутылочки с йогуртом и поставил ящик в угол.

— Только из холодильника, — объяснил он. — Пусть греется. Утром еще не должно быть жарко.

Джеймс, наблюдающий за ним с все растущим подозрением, уточнил:

— Ты ведь не придешь меня будить через три часа?

— Конечно же, нет, — сказал Солнце. — Я ведь обещал.

И, стоило Джеймсу расслабиться, добавил:

— Сэма попрошу.