— Зависит от того, сколько они выступают. В общем и целом, чаще, чем Наташе, но им, в отличие от нее, годится и другое мясо: говядина в основном, еще курятина, крольчатина… Другое дело, что каждому необходимо фунтов по четырнадцать-пятнадцать, а мы не можем просто вытащить из сундука корову, — он помолчал. — Я оправдываюсь, да? Обычно у нас хватает денег на мясо, мы покупаем, когда получается, но…

«Получается не всегда, а тут само в руки идет», мысленно продолжил Джеймс, невольно представил застрявшую в сундуке рогатую, жалобно мычащую голову и вздрогнул не то от истерического смеха, не то от острой жалости.

— Из сундука вообще нельзя вытащить ничего живого, — добавил Солнце. — А съедобное можно, протеин же мы с тобой искали, помнишь? Но обычно сперва надо его туда положить.

Корова в воображении Джеймса исчезла, сменившись почему-то Тони, который дюжинами скупал на заправках упаковки шоколадного драже и ссыпал в сундук. Вряд ли это было так, скорее уж, и из этого правила существовали исключения…

Джеймс пробормотал что-то в знак понимания и, помедлив, попросил:

— Можно я в следующий раз поеду с вами?

В глубине души он надеялся, что следующего раза не будет, что они скоро найдут радугу — что бы это ни значило — и все как-то… изменится, а понадеявшись, впервые позволил себе задуматься, что именно изменится, что станет с цирком и с ним самим, и мысли эти отворили перед ним бездну, почти такую же, что открывалась при мыслях о собственном прошлом. Бездна глянула на него в ответ, и очередной вдох смерзся прямо в легких, и мышцы напряглись, зажимаясь, сильно, словно в судороге, и перед глазами полыхнуло красным.

Солнце, прильнувший так тесно, что ближе было бы только под кожу, конечно, не мог не чувствовать происходящего, но молчал, лишь ласкающая ладонь чуть замедлила темп, а ровный жар вдруг вспыхнул, пробирая до костей и глубже, и лед растаял без следа, и Джеймс, коротко дернувшись, обмяк, слепо глядя в темноту и тяжело дыша.

— Разумеется, — откликнулся Солнце спустя несколько минут, словно разговор ничто не прерывало. — Сегодня ты остался только потому, что захотел сам.

— А для чего остается Тони?

Джеймс мог понять Наташу (и посочувствовать, потому что там, в лесу, рядом с деревом, превратившимся в обеденный стол, в ней не было ни жадности, ни предвкушения — только смирение), также он в какой-то мере понимал Тень, такого же хищника, как и его львы. Но какую пользу от происходящего имеет Тони, Джеймс никак не мог взять в толк. Неужели ему просто нравилось?

— Я не знаю, — сказал Солнце. — Но для Тони, по крайней мере, это безопасно. А для тебя — нет.

Больше он ничего не говорил, а Джеймс не спрашивал.

Вскоре дыхание Солнца сделалось совсем медленным и глубоким, и Джеймс, слыша и чувствуя его всем существом, тоже хотел бы уснуть, но бездна, так внезапно раскинувшаяся внутри, не ушла, продолжая тревожить своим присутствием. Задремывая, Джеймс видел себя подползающим к черному краю и заглядывающим через него, и тут же просыпался — это был не кошмар в полном смысле этого слова, но спокойно забыться сном он мешал столь же успешно, как склизкие объятия алых щупальцев.

Джеймс даже на другой бок перевернуться не решался, не желая потревожить Солнце. Однако бездна все ширилась, угрожая добраться до него и затянуть в свои глубины, и беспокойство все сильнее шевелилось внутри, и в конце концов Джеймсу начало казаться, будто под шкурой у него поселилась колония муравьев. Честно потерпев еще некоторое время (которое могло оказаться как двумя минутами, так и двумя часами), он мысленно попросил у Солнца прощения и приподнялся на локте.

— М… Баки? — сонным голосом позвал Солнце.

— Все хорошо, — шепнул Джеймс. — Мне просто надо… отлучиться.

— Далеко не уходи, — попросил Солнце едва разборчиво, скатился на песок, безошибочно нащупал стопку собственной одежды, подсунул ее под голову и, похоже, снова уснул — если, конечно, вообще просыпался.

Замерзнуть ему, горячему как печка, вряд ли грозило, и все-таки Джеймс сходил за одним из оставшихся одеял, накрыл Солнце, проверил мирно спящую Ванду, нашел неподвижные очертания Брюса возле черной стены деревьев и, вздохнув, отправился к Сэму, чувствуя, как совесть начинает глодать его с удвоенным аппетитом. А при виде мягкого и наверняка очень уютного кокона из перьев, который тот себе соорудил, аппетит этот утроился.

Ощущая себя законченным мерзавцем — не в последнюю очередь потому, что это ощущение все же не заставило его отказаться от первоначальных намерений — Джеймс опустился на колени и осторожно пихнул Сэма туда, где предположительно находилось плечо, рука ушла в серебряные перья по самое запястье.

— Сэм?

Он ожидал, что будить Сэма придется долго и мучительно, однако после первого же оклика кокон зашевелился, и на Джеймса уставились темные блестящие глаза.

— Что случилось? Горим?

— Нет, — Джеймс на всякий случай огляделся, но вокруг по-прежнему были песок и вода. — Не горим.

— Уже хорошо, — рассудил Сэм, мотнул головой, тихо застонал и уткнулся в ладони.

Когда он поднял лицо, то посмотрел на Джеймса уже куда более осмысленно.

— Поговорить, да?

Джеймс кивнул — совесть со смаком обсасывала ему ребра, стремительно жирея и сдавливая легкие, дышать становилось все труднее.

— Господи, приятель, ты уверен, что не подождешь до утра? — жалобно спросил Сэм. — Не то чтобы я был против, но пьяные разговоры еще никого до добра не доводили.

Джеймс попытался что-то ответить, однако подавился воздухом и уставился на Сэма с немым отчаянием.

— А ну-ка, — строго велел Сэм, легонько хлопнув его по руке. — Вдох на четыре счета…

Дыхательные упражнения Джеймс помнил и после некоторого сопротивления со стороны организма принялся призывать легкие к порядку.

А Сэм, убедившись, что приступ если и не миновал, то под контролем, по очереди расправил крылья, поднялся и со словами: «Дыши пока, я сейчас…» — побрел к озеру, по дороге сбрасывая одежду. Джеймс, машинально дыша на счет, следил за ним с некоторой тревогой: соваться в воду в нетрезвом состоянии было попросту опасно, а кроме того, не потащат ли Сэма на дно промокшие крылья? Но Сэм глубже, чем по пояс, заходить не стал и вообще никуда не плавал, а только несколько раз окунулся с головой — развернутые крылья при этом лежали на черной воде, отражая звездный свет. Освежившись, Сэм, дрожа и чуть слышно поругиваясь, поспешил к одеялам, обернул одно вокруг пояса, а еще одно бросил в сторону Джеймса.

— Хочу наутро помнить, что тебе наплел, — пояснил он, усаживаясь рядом с Джеймсом. — Средство верное, но перья теперь и до утра не просохнут. А руки для разговора не нужны, так что будем говорить, а ты вытирай.

Такое решение показалось Джеймсу вполне справедливым, и он, дотронувшись до крыла, с удивлением обнаружил, что перья перешли в какое-то промежуточное состояние: не пушистые, но и не металлически-твердые, они теперь состояли словно бы из мягкого пластика. Стирать с таких воду было определенно легче, чем пытаться промокать тканью нежный пух.

Несколько минут, Джеймс работал молча, чтобы собраться с мыслями, и Сэм, видимо, решил ему помочь.

— Ты хочешь поговорить о том, что сегодня увидел?

— Нет, — отозвался Джеймс.

— Правда?

Сэм явно удивился, и Джеймс попытался объяснить, как мог:

— Это я понимаю. Наташе нужна пища, львы доедают… лишнее. Мне только не ясно, зачем Тони остается смотреть, но это, наверное, не мое дело.

— Возможно, — согласился Сэм. — А все-таки, что ты хотел обсудить?

Вздохнув, Джеймс выпалил:

— Что будет, когда мы доберемся до края радуги?

— Мы все найдем то, что ищем, — слова были знакомы, и Джеймсу понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, где и от кого он их слышал. — Понимаю, звучит довольно обтекаемо, но суть такова.

Джеймс поерзал, волнуясь.

— Да, но что будет? Что изменится?

Интуиция подсказывала ему, что ответ на этот простой вопрос не может быть столь же прост, и не подвела.