- Кто я теперь? – спросил он.
- Кто угодно, кем хочешь быть.
Голос Стива рокотал возле уха.
Барнс хотел быть уверенным. Сильным. Достойным. Он хотел показать Стиву, что он не всхлипывающий трус, который прячется под кроватью, ожидая, когда куратор выволочет его наружу. А еще он хотел остаться здесь, в безопасности, и позволить Стиву поддерживать его хотя бы некоторое время.
Барнс закрыл глаза и сосчитал до пяти, потом отстранился.
- Я хочу пойти с тобой, – сказал он. – Но если я передумаю, мне можно будет уйти?
Лицо Стива исказилось, словно он был счастлив и печален одновременно, но он кивнул:
- Только скажи, и я сам отведу тебя к дверям.
Барнс оглядел белую комнату.
- Я готов.
Стив шагнул назад, чтобы дать ему место встать. Собрав мармеладную армию, Барнс огляделся в поисках места, куда ее сложить. В его пижаме не было карманов. Стив протянул ладонь и держал, пока Барнс с подозрением его изучал. Теперь, когда капитан Роджерс был Стивом, а не Куратором, Барнсу не нужно было автоматически ему подчиняться. Наконец, он отдал мишек и с тревогой сверхзаботливой мамаши наблюдал, как Стив распихивает их по карманам.
Дверь зияла, как пасть чудовища, готового поглотить его в любую минуту, но в тот миг, когда Барнс переступил порог своей тюрьмы, он почувствовал, как расслабляется. Разум вздрогнул, как поезд, сменивший ветку. Привычки заключенного отпадали
Плечи выпрямились, голова вскинулась. Дрожь в руках и ногах стихла, и сознание очистилось. Страх уходил по мере того, как они удалялись от камеры. Движения Барнса стали увереннее, шаги шире.
Он был на воле.
*
Его новая комната находилась рядом с комнатой Стива. Здесь была большая мягкая кровать с сине-зеленым клетчатым одеялом и четырьмя пухлыми подушками. Был мягкий красный ковер за кроватью, куда можно было зарыться пальцами ног. Рядом с дверью, напротив окна с тонированными стеклами, стоял коричневый шкаф, достаточно большой, чтобы в нем прятаться.
Если Барнс открывал дверь, то попадал в короткий коридор с кремовыми стенами. Если делал три шага, то видел комнату Стива – с открытой дверью, чтобы Барнс знал, что его рады видеть. Комната Стива была завалена всякой всячиной: бумага, карандаши, чернила, краски – но кровать он заправлял с армейской аккуратностью.
Если Барнс хотел есть, в буфете была еда. Вода бежала из крана. Туалетная бумага была толстая и мягкая. Был горячий душ с маленькими синими цветами, нарисованными на белой плитке. Незабудки.
Барнс поднял голову с подушки, мягкой, как зефир, и такой теплой – и вылез из постели. Луна начала заходить. Мир снаружи спал.
Завтра ему предстояло встретиться с Сэмом для очередного сеанса. Они разговаривали о том, как прошел день, и Сэм давал ему небольшие задания на неделю. Кое-что Барнс делал и по собственной инициативе – принимал душ каждые два дня и ел, когда чувствовал голод.
Другие вещи были труднее.
Терапия. Друг Стива, Сэм, требовал, чтобы Барнс рассказывал о том, каково ему было в руках ГИДРы. Барнс стыдился говорить, как стоял голый, позволяя до себя дотрагиваться. Ему было неловко признаваться, что он никогда не сопротивлялся и не пытался убежать. Он не хотел рассказывать о целях, о кошмарах или тех временах, когда просыпался и на несколько секунд до того жаждал покоя, что мечтал снова стать бесчувственным, опустошенным. Иногда воспоминания путались, и то, что казалось таким реальным в один день, оказывалось лживым через две недели.
Тем не менее, лицо Сэма никогда не менялось. Он всегда слушал спокойно, только издавал тихие звуки, показывая, что слушает. Он никогда не отрицал ничего, что Баки говорил, и ценил то, что тот чувствовал, даже если в этом не было смысла. Чувства, утверждал Сэм, не бывают правдой или ложью, они просто есть.
День за днем они разговаривали, а когда чувства и эмоции Барнса успевали уложиться, встречались вновь. Затем снова перебирали все, что говорил Барнс, и Сэм помогал ему проработать это, подкрепляя фактами и информацией.
Так было, когда Сэм объяснял про обесчеловечивание. Он говорил, что ГИДРа не сделала его нечеловеком, но, обращаясь с ним, как с вещью, заставила его чувствовать себя нечеловеком.
- Твои чувства реальны, вот почему я не буду говорить, что ты чувствовал себя вещью: это может отделить тебя от твоего опыта. Я скажу, что ты был вещью. И я не буду говорить, что ты похож на человека, я скажу, что ты человек, потому что это факт. Люди обсуждали понятие человечности едва ли не с момента своего появления. Что это: разум, способность или самоощущение? Можно ли быть больше или меньше человеком? Когда начинает существовать человек? Черт возьми, половина споров и конфликтов, которые случались в истории, даже современные дебаты об абортах, расах и гражданских правах основаны на вопросе, что такое человечность и когда она появляется. Когда-то люди утверждали, что темнокожие, такие, как я, в меньшей степени являются людьми, и на этом основании делали нас рабами. То, что прямо сейчас ты не чувствуешь себя человеком, не значит, что ты не человек. Факт в том, что ты родился от человеческого отца и человеческой матери. Поэтому ты такой же человек, как я и Стив.
Сэм помог ему выстроить временную линию происходивших с ним событий. Сэм объяснил, что выздоровление не прямой процесс, и шаги назад так же важны, как прогресс, все это позволяет увидеть, насколько он продвинулся. Терапия помогала ему организовать разрозненные воспоминания.
Она прояснила то, что Барнс не выдумывал свой хаос. Он имел право чувствовать то, что чувствовал. Она позволила ему знать, что он не должен чувствовать себя слабым или жалким, когда запирается в шкафу поговорить с мишками.
Она помогала ему сосредоточиться на тех днях, когда он чувствовал себя собой – сильным, способным, рациональным – когда знал, какие слова вызовут у Стива улыбку, потому что это позволяло ему понимать, что такие дни придут снова.
Лучшей частью было время после сеансов.
Когда часовая или двухчасовая встреча заканчивалась, и Сэм его отпускал, Барнс отправлялся прямиком к Стиву, который приветствовал его ирландским горячим шоколадом и книгой. Они садились на большой зеленый диван, обкладывались одеялами и подушками, и Стив читал вслух. За два месяца они одолели «Обитатели холмов» и серию «Малыш».
Открыв дверь спальни, Барнс проскользнул в гостиную. Обошел комнату, проверяя замки на дверях и прослушивая вентиляционные ходы.
Лунный свет заливал ковер серебром, играл на воде в оставленной на столике чашке. Вокруг чашки Капитан Желтый Медведь и его войско брали осадой пластиковые фигурки Стива. Тони Старк сделал им крохотные шлемы вдобавок к курткам, которые сшил Стив. Причем униформа агентов отличалась от униформы солдат.
На столе возле груды одеял и диванных подушек была разложена карта, расчерченная красным и желтым. На ней Стив и Барнс планировали летний поход. Барнс прочертил и обвел дорогу к пещере, на всякий случай аккуратно пометив ярко-красным разбросанные мины.
Барнс вытащил из груды пушистое одеяло и обмотал вокруг себя. Оказавшись в шерстяном коконе, он устроился возле окна, свернулся, прижавшись лбом к стеклу. Внизу лениво простирался город, который никогда не спит, кое-где исчезали в темноте фары: поздние рабочие возвращались домой.
- Джеймс Бьюкенен Барнс, – тихо сказал он, знакомые уже звуки раскатывались по языку, как молочный шоколад, почти слишком сладко.
Он закрыл глаза. Воспоминания были зыбкими. Теперь он знал имена сестер, знал, как любил их. Смесь любви и гнева к отцу сворачивалась в животе рядом с тошнотворным чувством жалости и возмущения по отношению к матери. О многих вещах Барнс скорее знал, чем помнил, как они происходили. Он знал, что воевал во Второй мировой войне, и помнил грязь между пальцами… как иней туманил оптический прицел, когда голова Майкла Уэсса поймала шальную пулю над колючей проволокой – но не помнил высадки и как оказался в траншее.
