Меттерних, естественно, прибыл в Париж не только для развлечений. Его главная задача, как и прежде, заключалась в том, чтобы умилостивить победителя, попытаться смягчить тяжкие условия мира, на сей раз Шёпбруннского, выторговать у зятя кайзера уступки для «папы Франсуа» (так не без иронии именовал Наполеон своего тестя, который был всего лишь на год старше его). От Наполеона хотели получить обратно Триест – даже при условии, что там останется французский гарнизон, – Фиуме, Порто-Ре, т. е. вернуть хотя бы часть Адриатики (или Иллирии). Надеялись на более благоприятные условия торгового договора.

На сей раз Наполеон не стал форсировать ход событий, будучи уверен, что Австрия у него в руках. Меттерних, который собирался провести в Париже не более шести недель, пробыл шесть месяцев. От обсуждения территориальных проблем Наполеон уклонился, заявив, что нет смысла их обсуждать до мира с Англией. Он предпочитал говорить о перспективах франко-австрийского союза, широких проблемах международных отношений, тем более что собеседник для этого был подходящий.

Хотя стратегия Меттерниха не отличалась последовательностью, все же через обычные для него сомнения и колебания прослеживается линия на долгосрочное сближение с Францией. С одной стороны, он весьма реалистически оценивает глобальную политику императора французов: «Мы не питаем иллюзий на то, что брак с австрийской принцессой побудит императора Наполеона отойти от системы завоеваний»[202]. Но вместе с тем Меттерних выражает надежду, что кайзер Франц своим достоинством, спокойствием, приверженностью к правовым нормам сможет «внести элементы умеренности в судьбы Европы»[203].

Наполеон искусно играет на антироссийских настроениях Меттерниха, много говорит об экспансионистских намерениях России на Балканах. При этом он хорошо отзывается о царе, но сетует на его окружение. Демонстрируя доверительное отношение к Меттерниху, Наполеон признается ему, что сожалеет о данном царю обещании насчет Дунайских княжеств, и намекает австрийскому министру на возможность признания интересов его страны в Сербии. Затем он уже без обиняков говорит: «Сербия должна принадлежать вам»[204]. Наполеон испытывает Меттерниха мыслью о далеко идущем сближении: «Семейный союз – это, конечно, много, но далеко не все»[205]. Как обычно, Клеменс уходит от четкого ответа. Предельно осторожен он и по отношению к России: «Нам нужно держаться подальше от ненужных осложнений с Россией»[206].

Поскольку брачный союз не дал Австрии ощутимых реальных выгод, его творец ищет более отвлеченные аргументы в пользу своего дела: «Брак эрцгерцогини – это гарантия для Австрии, которую нельзя заменить ничем другим»[207]. «Без этого союза, – по утверждению Меттерниха, – австрийское государство, может быть, уже затонуло или по меньшей мере было бы в полном упадке. Не менее очевидно, что эпоха брака позволяет нам предотвратить угрозу порабощения или противиться ему»[208]. Если бы не брак, Австрия была бы не в состоянии противостоять узурпаторским устремлениям России, направленным против «надежнейшего и лучшего соседа» Австрии – Турции. Не добившись практически зримых результатов в Париже, Меттерних все же делает хорошую мину. «Наша главная цель, – пишет он Францу, – как можно точнее представить себе намерения Франции, и я льщу себя мыслью, что этой цели мне удалось достичь».

Конечно, это не было главной его целью. Но что оставалось делать, если Наполеон оказался неуступчивым. Были, правда, отсрочены на 8 месяцев платежи по контрибуции. С учетом возможного союза Наполеон снял ограничения в 150 тыс. человек для австрийской армии. Удачнее были решены личные проблемы: Наполеон снял секвестр с владений Меттерниха и Шварценберга, что вызвало недовольство среди множества прочих пострадавших. Меттерних увозил с собой из Парижа мраморный бюст императора французов, гобелен и роскошный севрский сервиз, по поводу которого князь де Линь высказался так – service pour service (сервиз за службу).

Намного важнее, чем официальные переговоры, было для Клеменса интенсивное личное общение с Наполеоном. Ни один роман, ни одно политическое событие, может быть, за исключением Французской революции, не повлияли на него так сильно и глубоко, как эти многочасовые беседы, часто с глазу на глаз, с самой грандиозной личностью эпохи. В депешах Клеменса Францу мелькают упоминания о трех- и четырехчасовых разговорах. У него было основание утверждать, что едва ли кто из нефранцузов так долго и непосредственно общался с Наполеоном, как он. «Разговор с ним, – писал Меттерних позднее в своем «портрете» Наполеона, – всегда был полон для меня трудно объяснимого шарма. Он выхватывал в предмете самое для него существенное, отбрасывая излишние аксессуары, развивая свою мысль предельно ясно и четко, всегда находя или придумывая самые подходящие слова. Эти беседы всегда были необычайно интересны»[209].

Клеменса поражали глубокие и детальные познания Наполеона в австрийских делах, в структуре габсбургской администрации. О степени доверительности бесед императора с министром можно судить по сделанным Наполеоном признаниям о двух акциях, готовившихся в 1809 г. против Австрии. Было изготовлено на 300 млн фальшивых банкнот, чтобы подорвать финансовую систему Австрии. Кроме того, Наполеон намеревался привлечь на свою сторону венгров, предоставив гарантии незыблемости их конституции. Кстати, он дал важный совет Меттерниху, которому тот, правда, не последовал: «Если вы не осуществите в Венгрии реформы, вы никогда не будете сильны»[210].

Легче понять интерес Меттерниха к Наполеону, чем интерес императора французов к австрийскому министру. Бесспорно, Меттерних был блестящим собеседником – остроумным, хорошо осведомленным в политике, обладавшим приличными познаниями в естественных науках. Но главное все же не в этом. Объяснение можно найти у Бальзака, который тонко подметил важную черту в характере Наполеона: «Победы над аристократией нередко льстили самолюбию императора не меньше, чем выигранные битвы»[211].

Общение с Меттернихом, его обольщение было для Наполеона одной из форм самоутверждения в монархическо-аристократическом мире. И нельзя не признать, что ему удалось добиться успеха, хотя это можно сравнить с одной из проходных его побед, а не с Аустерлицем. Тема «Меттерних и Наполеон» в психологическом плане не менее интересна, чем в политическом. Она пройдет контрапунктом через всю книгу, так как наполеоновская тема неотступно сопровождала Меттерниха на протяжении его долгой жизни.

Есть основания полагать, что под нажимом и обаянием Наполеона Меттерних при обсуждении вопроса о франко-австрийском союзе зашел несколько дальше, чем признавал это в письме Францу I[212]. Наполеон приоткрыл ему свои планы, да и догадаться было нетрудно, что впереди борьба двух гигантов – Франции и России. От тревог и перспектив могла закружиться голова.

Пока Клеменс без видимых успехов пребывал в Париже, Вена переполнилась недовольством против него. Активизировалась «русская партия», к ней примкнул и Франц Георг, которого сын оставил временно исполнять обязанности министра. Наверное, он не мог забыть дней, проведенных в качестве заложника французов, не мог противостоять давлению аристократических кругов, была и обида за Охсенхаузен. Но, пожалуй, главной силой антинаполеоновской партии являлись венские дамы, которые в 1809 г. были смертельно оскорблены угрозой Наполеона отдать их в руки французских тамбурмажоров. К ним относилась и императрица Мария Людовика. Была и антинаполеоновская «русская партия» из проживавших в австрийской столице российских аристократов. Ее признанным вождем, как писал британский историк А. Сесиль, был один из богатейших вельмож граф А. Разумовский, а «королевой» – княгиня Багратион[213].