Воинственность Клеменса растет. «Мы сильны как никогда, – утверждал он в одной из последних своих парижских депеш, – 1809 год – либо последний год старой эры, либо первый год новой»[157]. Однако он не исключает очередного разгрома. Если Наполеон добьется быстрой победы, он станет сувереном Европы, а Австрия будет вычеркнута из списка великих держав[158].

Едва австрийский посол собрал чемоданы, как французские власти запретили ему отъезд из-за того, что в Вене в качестве военнопленного был задержан военный атташе французского посольства. Французский посол уже успел уехать, и в Вене опасались за безопасность своего посла, демонстрируя тем самым, по словам Меттерниха, непонимание духа и поведения Наполеона[159]. Всем французам, кроме Шампаньи, запрещалось общение с австрийским послом.

14 апреля австрийские войска начали военные действия на территории Баварии. Ответ Наполеона был решительным и эффективным. Хотя австрийцы во главе с эрцгерцогом Карлом, безусловно талантливым полководцем, сражались как никогда храбро и умело, Наполеон нанес им целую серию поражений и в начале мая вторично, как и в 1805 г., занял Вену. На сей раз это не сломило австрийцев, и эрцгерцог Карл сумел нанести французам серьезный удар в тяжелом сражении при Асперне (21–22 мая). Успех был, видимо, для него неожиданностью, и он не смог воспользоваться его плодами, за что всю жизнь подвергался критике. Особенно рьяным критиком полководца был Клеменс, любивший порассуждать на военные темы. Сам же он 25 мая был вывезен из Парижа в карете с эскортом из жандармов для обмена на арестованного французского дипломата. Семейство же Меттерниха (Лорель и дети) с разрешения Наполеона остались на время войны в Париже. Характерный штрих о нравах и обычаях того времени, которое современники считали ужасным и жестоким.

По прибытии в Вену «военнопленный» был размещен во дворце князя Эстерхази. Он узнал, что и его отец Франц Георг попал в число заложников, взятых французами на срок до выплаты наложенной на Австрию контрибуции. Через маршала Бертье Меттерних обратился к Наполеону. Заложников, которых собирались увезти во Францию, оставили в Вене. Самому же Клеменсу военный губернатор предписал перебраться из Вены в пригород. Там, в доме матери, по соседству с резиденцией Наполеона, Меттерних ожидал размена. После нескольких неудачных попыток (французы и австрийцы не могли одновременно прибыть в назначенное место) 1 июля обмен Меттерниха на французского дипломата Додэна наконец состоялся. 3 июля Клеменс прибыл к своему императору, вместе с которым через день наблюдал за ходом решающего для всей кампании сражения под Ваграмом.

Несмотря на упорное сопротивление, австрийцы были разбиты. Определенные шансы на затягивание войны у них оставались, но император и его окружение, за исключением, пожалуй, императрицы Марии Людовики, сохранившей мужество, оказались в состоянии прострации. Клеменс и здесь верен себе: «Монархия была бы победоносной, – писал он 18 июля матери, – если бы я прибыл в нашу главную квартиру на восемь или четырнадцать дней раньше». Задержка с разменом на господина Додэна, «возможно, привела монархию к гибели»[160]. После жестокого сражения при Цнайме (Зноймо) 10–11 июля эрцгерцог Карл без санкции Франца начал переговоры о перемирии. Хотя тот и осуждал действия брата, но в душе почувствовал облегчение. Мария Людовика не могла с этим примириться, она с возмущением писала: «Это меня не удивило, так как я знаю мелкую душонку Карла»[161]. Лучший австрийский полководец и благородный солдат не заслуживал, однако, столь уничижительной оценки. С чисто военной точки зрения у него были достаточные основания для перемирия. Видимо, сказывался также и комплекс, сложившийся за долгие годы неудачной борьбы с Наполеоном.

Ваграм решил не только исход кампании, но и участь главных действующих лиц проигравшей стороны: Штадиона и эрцгерцога Карла. Перед Меттернихом же открылась дверь в госканцелярию.

После Ваграмской битвы главный поборник войны граф И. Ф. Штадион взял на себя ответственность за поражение и попросил об отставке. Если верить Меттерниху, Штадион уже накануне сражения выглядел совершенно подавленным. Он относился к людям «живой созидательной силы и светлого разума, которые легко поддаются впечатлениям момента. Люди этой категории склонны всегда к крайностям: для них нет никаких переходов, а так как последнее заложено в природе вещей, то они предвосхищают события, вместо того чтобы подождать и потом работать спокойно»[162]. Меттерниховская характеристика Штадиона, конечно, интересна, но важнее другое. Штадион будто бы сказал Клеменсу, что политика, которую тот предлагал, была более пригодна, нежели та, которой он следовал. Говорил это Штадион или нет, не столь уж существенно; важнее другое – вольно или невольно Меттерних признал, что его политика отличалась от воинственного курса Штадиона.

По версии Меттерниха, уже утром 8 июля 1809 г. император вызвал его к себе и принял со словами: «Граф Штадион просил об отставке; я предлагаю вам его место в департаменте внешнеполитических дел»[163]. В ответ Меттерних будто бы предложил, чтобы назначение было условным, поскольку выглядело несвоевременным, и он еще не чувствовал себя «созревшим» для такой ответственной роли. «Я менее опасаюсь людей, которые сомневаются в своих способностях, чем тех, кто считает, что может все», – сказал ему ободряюще Франц. Далее Меттерних пишет, что пытался отговорить Штадиона, но тот был тверд в своем решении. В конце концов договорились не объявлять об отставке Штадиона до конца войны. Груз ответственности, утверждает Меттерних, он принял только из чувства долга. «Свободный, как и всю мою жизнь, от малейшего честолюбия, я чувствовал только тяжесть цепей, которые должны были лишить меня всякой личной свободы»[164], – уверял он будущих читателей автобиографии.

В действительности эта история выглядела несколько иначе. Клеменс великолепно использовал благоприятную возможность, которая представилась ему в ходе совместного путешествия с Францем из Цнайма в Коморно. Они были вдвоем в карете, и Меттерних мог пустить в ход все свое незаурядное мастерство обольстителя, основанное на умении распознавать особенности психологии людей, с которыми ему приходилось сталкиваться. Любопытны с этой точки зрения написанные им портреты Наполеона и Александра I. Без этой способности сыграть на тех или иных струнах души своих друзей и врагов Меттерних не стал бы мастером политической интриги. Правда, самомнение, склонность к шаблону порой вводили его в заблуждение, а некоторые политические деятели, не укладывавшиеся в рамки его привычных представлений, так и остались для него неразгаданными.

Своего же императора он изучил досконально и, несмотря на разительное несовпадение характеров, стиля жизни, сумел подобрать к нему ключи. Не исключено, что именно их совместная поездка во многом предопределила выбор Франца I.

Меттерних быстро научился не только предугадывать мысли и желания своего кайзера, но и при необходимости облекать их в изящную форму. Более того, Меттерних овладел такой манерой ведения дел, при которой многие его собственные решения выглядели как бы исходящими от императора. Сам Франц очень не любил отягощать себя принятием решений. У него был образ мыслей добросовестного чиновника средней руки. Не может не удивлять сближение этих двух, на первый взгляд, столь разных людей: фривольного грансеньора и добропорядочного бюргера с императорской короной. Дело не только в умении Меттерниха улавливать нюансы настроения своего августейшего повелителя, не только в том, что он разгружал его от массы неприятных и непосильных обязанностей; в Меттернихе с повадками грансеньора парадоксальным образом уживались педантизм и морализаторство. С возрастом эти свойства усиливались. Если изначально в этом еще сказывалось и стремление попасть в ногу с Францем, угодить ему, то постепенно это проявлялось как органичная часть его натуры.