Сажусь на самый край, и мужчина протягивает мне горсть хлебных крошек. Глаза — два стылых озера, и мне все больше хочется вскочить и бежать, не оглядываясь.

— Сейчас всех заботит только угроза от камкери, — с трудом выдавливаю слова и стараюсь не терять собеседника из виду, сижу вполоборота.

— Правда? — мужчина так натурально удивляется, будто вообще никогда ни о чем подобном не слышал. — Мне все казалось, что камкери — это миф такой. Пугалка для детей.

— Эта «пугалка» пожирает целые звездные системы, — бросаю немного хлеба птицам, и они благодарно подлетают ближе, чтобы собрать самые лакомые крошки, — и все идет к тому, что она вот-вот захватит все, что мы знаем.

— Сильный пожирает слабого, — мужчина кивает, и кажется, что он мыслями далеко-далеко, — это закон природы, разве нет?

— Камкери не созданы природой! Они просто обезумевшие хищники, в них нет ничего естественного.

— Вы так думаете? Когда-то люди ходили на четвереньках, а потом — бах! — и мы уже космические колонизаторы. Мы выживали с насиженных мест целые расы. Разрывали их планеты, уничтожали миры. Но все называют это «прогрессом», и никто — «варварством». Камкери встали на похожий путь, и люди заволновались, завопили о «неестественности». Двойные стандарты как они есть, — вам не кажется?

— Вы так говорите, пока они не стоят на пороге вашего дома.

— И даже когда встанут, я не запру дверь! — хохочет мужчина. — Кто знает, какой дар завоеватели могут предложить побежденным? И раз уж мы заговорили о неестественном, — он доверительно наклоняется ко мне, и нос щекочет запах собачьей шерсти и тления. — Среди людей тоже достаточно неестественных тварей. Их вы не уничтожаете, вернее, делаете это не так остервенело.

От этого странного разговора болит голова, а мысли барахтаются в липком вязком сиропе. Я медленно запутываюсь в невидимой паутине чужих слов и не могу найти выход.

— Камкери пришли питаться, — вдруг говорит мужчина, — как и люди пришли до них. Как когда-то до людей приходили юлад-канай, пожиратели звезд, что построили транспортные врата в тысячах звездных систем. И кто-то придет после камкери. Это вечный, неизбежный круг пожирания.

Поднимаюсь на ноги, а голову ведет, мир расплывается перед глазами.

— Вы — милая девушка, — голос мужчины ломается, искажается, будто кто-то его душит. — Но зря сюда явились. Я вас, охотников, за версту чую.

От первого удара я уворачиваюсь и чуть не растягиваюсь на земле. Мой собеседник неуловимо меняется: вытягивается на добрых два фута, раздается в плечах, а его пальцы теперь увенчаны пятидюймовыми когтями. Губы расходятся в стороны, вспухают, обнажая мощные серповидные клыки, а из багровой глотки вылетает лай вперемешку с воем.

Взмах такой стремительный, что я едва успеваю выставить перед собой клинок. Сила удара подгибает ноги, кажется, что тварь вобьет меня в землю по пояс.

— Анна!

Зверь поворачивается, а красный росчерк выстрела прошивает поросшие жесткой бурой шерстью плечо и бок. Тварь едва ли замечает раны, рвется вперед, победно воет и встречает новый выстрел грудью — но не останавливается, летит над землей, едва касаясь лапами камня.

Валит стрелка, а у меня в горле сохнет, когда я вижу его лицо.

— Герант…

Ни секунды на размышления, ни единого лишнего движения.

Тварь как раз замахивается, когда я запрыгиваю на широкую спину и вгоняю клинок в твердую плоть.

А через мгновение когтистая лапа уже отдирает меня, как клеща, и сдавливает так, что ребра предательски трещат, а в горле булькает теплая кровь.

Рывок — и тело, теперь больше похожее на мешок мышц и костей, встречается с камнем на полном ходу. Почти не чувствую боли, вообще ничего не чувствую — рассудок и мир вокруг заливает багровая воющая тьма, в которой вспыхивают выстрелы и крики.

Это не память Геранта. Он не мог слышать разговор со стариком.

Тогда кто же?..

Протяжное карканье разрезает темноту, и что-то тяжелое опускается на плечо.

Почему ты здесь, ворон? Ты заберешь меня домой? Я хочу домой, правда… даже если я должна умереть для этого.

— Кар!

— Анна! — меня подхватывают, прижимают и баюкают, как ребенка. Я чувствую знакомый аромат — он укутывает меня, успокаивает, а я уже едва различаю голос вольного. Взволнованный, глухой, полный невысказанной боли. — Нет-нет-нет, пожалуйста, пожалуйста…

— Отпусти, — шепчу одними губами. — Отпусти — и я к тебе вернусь…

Это все сон. Иллюзия. Порочный круг памяти, единственная цель которого — вечно страдать. Но моя сила в том, что я знаю — все это ненастоящее.

— Ты не можешь удержать меня…

Мои слова уже не для Геранта, а для багрового пятна перед глазами. Куб висит в воздухе, мерцает острыми гранями. Я чувствую его недовольство, даже злость, но под ними пробиваются робкие ростки понимания.

Мне нечего делать в тюрьме, которая меня не пугает.

Он не может сломать того, кто не боится.

Возможно, когда-то давно — вечность назад — после того, как дом рухнул, а Севера не стало, я бы превратилась в безропотную куклу, пленника иллюзий.

Но не сейчас. Никогда больше.

— Поиграли — и хватит. Найди себе другого подопытного.

Мне кажется, что я слышу тяжкий вздох.

И мир окончательно гаснет.

Ворон тянет меня вперед.

В бесконечность. В другое измерение, где нет ничего, кроме щемящей боли, стискивающей сердце когтистой лапой.

Я даже не чувствую пола под ногами, не вижу стен, не замечаю давления низкого потолка. Все расплывается перед глазами, затягивается черным вязким туманом, и только крохотный зеленый огонек все еще мерцает вдалеке, не дает сбиться с пути; а нос щекочет запах шалфея: слабый, смазанный, почти растворившийся в пепельном воздухе мертвой планеты.

Все, что я слышу, — это гулкий стук крови в висках. Он медленно превращается в слова, в раздирающие меня изнутри крики, в которых я узнаю голос Анны всего за мгновение до ее смерти. Я ведь не могу опоздать, правда? Я бы знал, если бы Ши не стало…

Нет, Саджа, ты не можешь сделать это со мной снова!

Чувство вины поднимается из самой глубины нутра, подкатывает к горлу горько-кислой тошнотой. Я давал себе зарок, что больше никогда из-за меня не погибнут любимые! И что теперь?

Не сберег!

Коридоры узкие и путанные, пыльные, переполненные тяжелым духом смерти и пряностью крови. На полу едва различаю следы сапог и более глубокие полосы там, где проволокли тело. Стискиваю зубы до хруста и срываюсь на бег, едва ли опасаясь, что кто-то может выскочить из-за угла и всадить в меня пулю. Голову откручу и не поморщусь.

Когда вижу перед собой перекошенную, некогда герметичную дверь, то не останавливаюсь, чтобы проверить замок.

Выхватываю дробовик и вгоняю в панель управления полную пригоршню огненных всполохов, отчего несчастный кусок пластика обугливается и исходит едким дымом, оплавляется и падает на пол тяжелыми вязкими каплями раскаленного стеклопласта.

На полном ходу влетаю в душное влажное помещение и замираю у самого порога, чтобы осмотреться, а когда взгляд натыкается на связанную Ши и стоящего напротив нее Корэкса, то мысли из головы вылетают начисто.

Дыхание со свистом вырывается изо рта, когда мужчина оборачивается и встречает меня блаженной улыбкой отбитого наглухо психопата. Разводит руки в стороны, будто предлагает полюбоваться на результаты своей работы, даже отходит чуть-чуть, чтобы я в полной мере оценил вид черных жгутов-щупалец, обвивших мою девочку.

И она чувствует мое присутствие, даже голову немного поворачивает, а с бескровных губ срывается тихий болезненный стон.

Даже не соображаю, как оказываюсь рядом с Корэксом и одним точным ударом валю его на землю. Мгновение, и я сижу на ублюдке и методично впечатываю кулак в ухмыляющуюся рожу, мечтая стереть эту дикую противоестественную гримасу.

Слышу хруст — и на пол веером брызжет кровь, в костяшки впиваются обломки костей, а перед глазами — только красное непроницаемое марево из ярости и ненависти. Не могу остановиться, рвусь на части от дикого, звериного гнева, что готов испепелить мои вены.