— Я… мне велено говорить только с женщиной, — послышался неуверенно дрожащий голос.

Гиббс бегло глянул в мою сторону. Я направилась к фальшборту, заинтригованная таким поворотом событий. Солдат елозил взглядом по пиратам, словно ища подтверждения, что именно со мной ему следует говорить.

— Мистер, здесь вы не найдёте другой женщины, готовой вас выслушать, — спокойно проговорила я, локтями устроившись на планшире.

Парламентёр беззвучно пошлёпал губами и, выудив помятый листок, заговорил нервно скачущим по нотам фальцетом:

— Мне велено передать от лица сэра капитана Смолла, что двое известных вам пиратов арестованы солдатами Его Величества и будут в кратчайшие сроки переданы суду и, бесспорно, за все их преступления приговорены к казни. Однако сэр Смолл готов обменять их свободу на известный предмет, находящийся у вас в руках. При любой попытке освободить преступников иным способом пираты будут казнены на месте.

Старпомы по обе стороны от меня ошарашено затихли. По палубе зашелестел шёпот, передающий ультиматум. Солдат протолкнул в горле ком и несмело моргнул.

— С чего нам должно быть до них дело? — усомнилась я и с усмешкой добавила: — Мы знаем многих пиратов.

Солдат принялся лихорадочно шарить по форме и наконец выудил что-то из внутреннего кармана.

— Капитан Смолл предвидел этот вопрос. Это в качестве доказательства.

Я выставила ладонь, и он швырнул мне небольшой предмет. «Вот чёрт», — мысленно шикнула я, когда в руку приземлился изумрудный перстень Джека. Сцена, в которой Смолл насильно стаскивает кольцо с пальца пирата выглядела абсурдно, куда скорее Воробей сам его отдал, конечно же, не просто так. Я хмыкнула, зажимая перстень в ладони.

— То есть, я правильно поняла, мистер: капитан Смолл наглым образом арестовал людей, что явились на переговоры под белым флагом, а затем присылает ультиматум, осмеливается шантажировать нас, укрываясь тем самым белым флагом и надеясь, что после всего сказанного мы не нашпигуем вас свинцом и не скормим рыбам в этой самой бухте? — С каждым словом мой голос звучал всё холоднее и угрожающе. Солдат медленно бледнел, распахивая глаза. Лодка закачалась. Переговорщик переводил испуганный взгляд с одного пирата на другого и лихорадочно пытался отыскать пальцами крестик под рубашкой. Вдоволь налюбовавшись страхом в его глазах, я ударила ладонью по планширу. — Расслабься, мы верны Кодексу, в отличие от некоторых.

Солдатик плюхнулся в лодку и шустро заработал вёслами.

— Что делать будем? — подал голос Гиббс из-за спины.

Барто прокашлялся и добавил:

— Он даже ответ не спросил. Этот Смолл даёт время подумать?..

Пальцы отбивали по планширу задумчивый ритм. Я следила за удаляющейся шлюпкой и едва сдерживала улыбку.

— Уходим.

— Что? — оторопел Барто.

Гиббс шумно мялся с ноги на ногу. За нами следила вся команда.

— Мы что же, правда уйдём? Бросим их там? — послышался чей-то голос из толпы.

Старпомы пожирали меня взглядами. Им ничего не стоило сместить меня и броситься на выручку капитанам, но даже несмотря на муки совести смелости на это никому не хватало. Имея в своих руках хоть какую-то власть, я могла действовать, и истинные цели моих решений знать им было не обязательно. Чтобы успокоить пиратов, я обернулась, одарив Гиббса и Барто долгими взглядами.

— Мистер Гиббс, вы знаете историю этого перстня? — Изумруд подсвечивало солнце, оттого он выглядел дороже, чем был на самом деле. Моряк чесанул бакенбарды и отрицательно покачал головой. Я про себя улыбнулась, а вслух с ностальгической грустью проговорила: — Джек рассказывал когда-то… Ещё до капитанства, до «Жемчужины», он как-то ходил на бриге в патруле. Однажды два британских корабля столкнулись с португальцами. Капитан одного брига был убит, а того, где служил Джек, струсил вступить в бой и перед тем, как сдаться с другим кораблем, дал Джеку перстень как взятку, сказал, чтобы тот предпринял обманный манёвр и ушёл. А как враг потеряет преимущество, вернулся и воздал по заслугам. Но португальцы оказались хитрее, и по возвращении Джек обнаружил лишь догорающие обломки. — Я подбросила перстень на ладони. Старики-пираты по-прежнему буравили меня мрачными взглядами: сомневающимися и отчасти виноватыми. — Таковой была его последняя воля. — Я закрыла ладонь. — Вот почему мы уходим.

Гиббс неловко чесанул затылок и вздохнул.

— Командуйте, мисс.

Однако помимо выслушавших историю старпомов и ещё пары человек, остальная часть команды совершенно не готова была подчиняться, тем более следовать такому понятному и в то же время возмутительному приказу. Я поднялась на полуют под десятком следящих взоров и оперлась ладонями о перила мостика.

— Да, мы, правда, уйдём, — громко провозгласила я. — Правда, оставим их. Пусть англичане убедятся в пиратской алчности, в продажности, пусть укрепятся в мысли, что для каждого из нас своя шкура важней. Мы оправдаем их ожидания и уйдём. — Пираты не сводили с меня глаз. Пауза заставила их напрячься, неуверенно переступить с ноги на ногу и, наверняка, с облегчением признаться самим себе, что бегство — не такое уж бесчестное решение, что жизнь команды важнее. Я обвела взглядом каждого и продолжила: — Но когда мы вернёмся… Они познают всю ярость и мощь Берегового братства! Почувствуют жар наших клинков, согретый единством! Это не бегство. Это тактическое отступление. — В глазах моряков засверкал огонь. Бравурные речи горячили не сильнее рома, и в такой же степени усыпляли бдительность.

Вернувшись в капитанскую каюту, я сразу же заперла дверь и сделала долгий глубокий вдох. Всё складывалось просто превосходно, даже заставляя в некоторой степени сомневаться в реальности настоящего. «Чёрная Жемчужина» слепо пойдёт туда, куда я ей прикажу, а убедить пиратов в правильности происходящего не составит труда, особенно, имея в руках перстень Джека, истинного посыла которого никто не знал. Оставалось лишь благополучно добраться до Порт-Хауэла и затеряться среди множества судов, исчезнуть, не боясь вскорости быть найденной. Предпочтут ли пираты возвращаться и вызволять капитанов или трусливо сбегут уже не имело особого значения.

Я уверенно направилась к столу и без особых церемоний вскрыла ящик, давно поняв, что в нём скрывается: среди нескольких драгоценных самоцветов, на журнале, лежал компас. Потянувшись к нему рукой, я помедлила и сначала поочерёдно, аккуратно зажгла каждую из шести свечей в канделябре. Казалось, с момента, когда я держала его в руках последний раз, компас потяжелел. Крышка по-прежнему поднялась с лёгким щелчком. Я откинулась на спинку кресла и лишь потом взглянула на стрелку — строго на юг, к неизведанным горизонтам. Верно, Уитлокк и Воробей были полезны в поисках второй части камня, в сказанном Деруа не было лжи, и всё же возможность действовать самостоятельно прельщала куда больше. К тому же в подобном предприятии удобнее, когда под рукой тот, кем можно жертвовать без излишних колебаний. Смолл вряд ли бы решился избавиться от них, не заполучив камень, а значит, мы ещё могли встретиться.

Что-то подмывало напевать под нос неприличную портовую песню. Впервые совершенно пропало ощущение нависшего над головой кукловода. Откопав в тумбочке початую бутыль рома, я плеснула напиток в золочёный бокал и принялась расхаживать по каюте, изучая и оценивая. Огни «Бонаветнуры» в запылённых окнах «Жемчужины» тускнели и мельчали, пока не исчезли вовсе. Я вскрыла неприметный сундук в дальнем углу каюты в резонной надежде откопать среди хлама что-нибудь полезное или хотя бы стоящее. Но нет — пустая узкая бутылка, пара разряженных пистолетов, завёрнутый в тряпье подсвечник и грубая шкатулка. На ней взгляд задержался. Крышка легко поддалась лезвию кортика. Я быстро откинула её и тут же разочарованно выдохнула: внутри оказалась перевязанная тесьмой стопка бумаг. В мозгу за мгновение родился абсурдный образ Воробья, строчащего любовные письма сеньоре Тич, а потом заботливо укладывающего их в укромный ящик, за неимением достаточной смелости, чтобы отправить. Я провела пальцами, загибая листки, сгоняя пыль, и из любопытства вытащила самый нижний. Взгляд бегло, наискось побежал по написанному; внутри что-то дёрнуло — предвещая недоброе. Отчего-то я обернулась к запертой двери и затем обратилась к слегка скошенным строчкам. Внутренний голос покорно зачитывал слова, но их смысл никак не хотел доходить. Я смотрела на буквы, цеплялась за аккуратно выведенные символы. Стало трудно дышать, машинально рука попыталась расслабить воротник, которого не было. Чем дольше взгляд держался на пожелтевшей, потрескавшейся бумаге, тем меньше мира оставалось кругом, точно вся вселенная, реальность сжималась до размера тонкого потрёпанного листка меж дрожащих пальцев. Бокал со звоном приземлился у ног, расплёскивая остатки рома.