В ответ из кубрика вырвался нестройный гогот: от утренних страхов пираты не замедлили избавиться. «Толстокожие», закалённые бурями и сражениями моряки всякие предчувствия, намёки интуиции просто не брали в расчёт. Они привыкли ковать судьбу собственными руками, а признавать влияние неких ментальных помех, очевидно, было сродни проявлению слабости и трусости. К счастью, ни я, ни Элизабет не собирались затыкать внутренний голос, ибо на судне, когда все слепы, хоть кто-то должен оставаться зрячим. Делиться с мужчинами неоднозначными предчувствиями было необязательно, но прислушиваться к ним — необходимо.

На следующий день мы угодили в полосу штиля. К вечеру ветер вовсе стих, разогнав облачную дымку и оставив на ночь кристально чистый небосвод. «Буревестник» увяз в темно-сапфировых водах и беспомощно поскрипывал старыми досками. Паруса безжизненно повисли, как дряблая кожа на старушечьем лице. От былого задора и рвения, с каким шхуна неслась по волнам ещё вчера, сегодня осталось лишь блеклое воспоминание. Судно ссыхалось под жарким солнцем. Наспех положенная краска на палубе трескалась, откалывалась, оголяя корабельные шрамы. Шхуна вновь превращалась в «Сбитую чайку», доживающую последние деньки, и находиться на её борту становилось невыносимо. Но как бы я ни относилась к судну, деться с него было некуда. Путешествие затягивалось, расчёты не оправдались, до неизвестного острова осталось преодолеть неизвестное множество миль. И вроде бы я запаслась терпением, даже нашла способ не кривить губы, заходя в кают-компанию, но ветер исчез, обрекая нас всех на безвременное ожидание чуда. Запасы еды и воды не были безграничны: в первый день штиля паек урезали на четверть, к концу третьего дня — на треть. Бочки с водой превратились в священные сосуды: глядя на то, как они медленно пустеют, каждый мысленно молился о спасении. Но кругом не было ничего: лишь два полотна разных оттенков синего и судно — словно булавка на одном из них.

Воспользовавшись чистотой неба, я выбралась из-под мрачных сводов кают-компании, чтобы полюбоваться звёздами. Надо уметь в бочке дёгтя искать ту самую ложку мёда. Или хоть что-то, что поможет ещё пару часов не преступать грань отчаяния. Тьма покрыла ровный морской простор. Испепеляющие лучи карибского солнца уже давно скрылись за горизонтом, но сухая духота, как в гончарной печи, прочно сковала шхуну в тяжёлые тиски. На нижних палубах, в кубрике и каюте было невозможно дышать, будто бы в лёгкие проникал не невесомый воздух, а жидкий свинец. На верхней палубе чувствовалось хоть немного свободы.

Небосвод был завораживающе прекрасен. Астроном из меня никудышный: лиши компаса и карты, и я не сдвинулась бы и с места, но яркие звезды, как никогда крупные, неумолимо манили к себе. Небо вдруг оказалось совсем рядом, нависая своей непроглядной тьмой. Можно было протянуть руку и собрать горсти звёздных бриллиантов или уколоться об острый край растущего месяца. Чувство единения с колоссальной силой и бесконечным пространством было сродни волшебству. Словно бы смотришь в никуда и в то же время видишь всё ─ прошлое, настоящее, будущее. Видишь себя, свои тайны и муки, радости и смущения. Ты видишь себя не как кусок мяса, умеющий мыслить, а как некий сосуд, полный эмоций и чувств. Наблюдаешь, как они пылают, разгораются ярче, взрываются и покорно затихают.

Затем пришло умиротворение. Я глядела в небо, высоко задрав голову, ловила взглядом сотни мерцающих огоньков и понимала, что мне абсолютно спокойно, даже… слишком спокойно. Будто бы я перешла грань равнодушия. Быть может, именно так подступало безвременье? Словно я была не здесь и сейчас, а — нигде и никогда.

Небо цвета моря, море цвета неба. Мерцающие на глубине огоньки — зазывают, манят, усыпляют тревожащие мысли. Нутро заполняет тягучее желание коснуться величия. Вдохнуть его, почувствовать на вкус. Стать его частью.

Я перегнулась через фальшборт. Рука, словно стрела, потянулась к воде. Пальцы перебирали воздух, пытаясь коснуться, подобрать манящие огоньки.

— Удивительно. — Потусторонний голос прогнал иллюзию, насильно притянул в мир осязаемый. Морская гладь оставалась непроницаемо темной.

Я обернулась, словно в полусне.

— Что именно?

— Ты на палубе и не ворчишь, — улыбнулся Джеймс.

Я отмахнулась, поведя глазами. На палубе прибавилось народу: трубка Барто дымила кривыми кольцами чуть впереди грот-мачты, на шканцах умостились на ящиках повеселевшие Барбосса и Воробей, рядом, как заговорщики, спорили несколько матросов с плотником, на баке виднелась обрисованная луной фигура миссис Тёрнер, от неё в нашу сторону неторопливо ковылял Бойль. Здесь, на корме, мы были вдвоём.

— От этого всё равно ничего не изменится, — наконец рассудила я. — Гляди какая красота! — восхищённо выдохнула я, запрокидывая голову. — Как в планетарии. Только бесплатно, — вырвался неуместный смешок.

Джеймс покорно поднял взгляд к небу. Глядел долго, внимательно, будто искал что-то. А потом ни с того ни с сего признался:

— Не помню, когда последний раз с…

— Смотрел на звёзды? Просто так? — предугадала я. Мы глядели друг на друга. Я хлопала глазами, отчего-то чувствуя себя, как в кино — не хватало только негромкой романтичной музыки на фоне. — Ты пират, — пролепетала я, — наверное, это нормально.

Уитлокк отозвался, словно эхо:

— Наверное.

— А если не пират, то кто? — Я заулыбалась, по-детски наматывая локон на палец. Глаза были устремлены на Феникса, но взгляд ловил почему-то Джека Воробья за его спиной. Вместо романтичной музыки зазвучал атональный смех. Уитлокк медлил с ответом. Вопрос завис в воздухе.

Я вздрогнула всем телом. Ощутимо похолодало. На дереве собрались капельки росы. Я попыталась согреть ладони: изо рта вырвались бледные облака пара. Джеймс привычным движением снял с себя китель и набросил мне на плечи. Я благодарно улыбнулась и, словно извиняясь, ответила:

— Просто ветер холодный.

Глаза Феникса помрачнели, черты лица заострились. Капитан бросил быстрый взгляд на паруса. Готова поклясться, что чувствовала холодные порывы, словно огромный воздушный зверь яростно дышал на меня. Висевшие за бортом сети покачивались, поблёскивая застрявшими рыбьими чешуйками, но паруса… даже не шевелились, ни малейшего движения не виднелось и среди такелажа.

─ Странно… ─ Уитлокк выставил руку за борт, ловя поток воздуха. Его обеспокоенный взгляд вновь обратился к мачтам. — Это невозможно… — Пират направился прочь, ускоряя шаг.

Я проводила его взглядом и тут же наткнулась на бледно освещённое луной лицо Элизабет Тёрнер. Иллюзия схлопнулась. Обострённые чувства разом хлынули в мозг, заставляя растеряно метаться взгляд. Сердце зашлось, будто в попытке пробить невидимый купол в груди. Палуба вскипела действием: матросы, офицеры, каждый, кто был наверху, бросились к брасам, к парусам, но ветер огибал шхуну, как море отступает перед волнорезами. От суматохи не было толку.

Что-то мелькнуло далеко в темноте. Как фонарь. По воде побежали барашки. Пристальный взгляд скользил по ночи, словно радар, пронзая тьму. Ничего. Я хотела было отвернуться, как вновь проблеск — но уже не чётко позади, а чуть левее.

— Ставь бом-кливер! Живее! Лови, пока не сгинул!

Лунный блик на воде? Или маяк? Я перешла к правому борту. Гасли звезды одна за одной, словно свечки, словно тушил кто. Потянулись тяжёлые облака. Огонёк исчез, точно привиделось.

— Что с тобой? — Элизабет поднялась на полуют.

Глаза резало от напряжения, но я продолжала искать.

— Не знаю, может, почудилось, а может, и правда, там что-то есть.

Волны бились о корпус «Буревестника» — похлюпывали, шептались насмешливо над беспомощностью судёнышка. Я бросила беглый взгляд в сторону: на палубу высыпала чуть ли ни вся команда; капитаны наперебой пытались загнать в паруса ветер.

И вновь мелькнуло — по правому борту, неуловимо далеко. Рука хлопнула по карману: увы, подзорная труба была забыта в неизвестном месте.

— Видела? — толкнула я Элизабет локтем.