Когда Римма приходила, соседка подробно расспрашивала её про Костю и радовалась, что у неё появился интерес к жизни.

Вдруг письма от Константина стали приходить реже, а потом совсем исчезли на целую неделю.

Римма не думала, что ей будет так тяжело.

Вечером, вновь не найдя в ящике конверта со знакомым почерком, она пошла к соседке время скоротать, огорчением поделиться. Оказалось, что старушка прихворнула и на улицу не выходит, уже неделю в постели лежит. Сели чай пить, а потом Римма встала и к окну подошла. В Дусином окне был другой пейзаж, её окна выходили на соседнюю улицу, где двигался транспорт и шагали люди. Римма стояла и смотрела, как совсем рядом бьёт ключом чужая жизнь.

Вдруг её взгляд упал на лежащее на подоконнике нераспечатанное письмо. Знакомым почерком на нём был выведен адрес Риммы, её имя и фамилия. Взяла в руки. Да, это было письмо от Кости.

Она оцепенела от своей догадки.

– Что это, тётя Дуся? Что это значит? – шёпотом спросила Римма.

– Прости старую дуру! Неожиданно так получилось, но скоро ты бы сама всё узнала. Ты должна была это письмо неделю назад получить, но я вот заболела.

– Я… я, кажется, всё поняла… Нет никакого Кости… Вы всё придумали. Вы дурачили меня… Обманывали… Писали за Костю… Какая вы… злая… Как можно?..

Римма повернулась, чтобы уйти. Она была на грани обморока.

– Риммочка, стой! Костя существует! Этот обман мой – он не совсем обман, – Дуся схватила её за рукав.

– Как это – «не совсем»?

– Погоди. Выслушай меня, детка, и прости, если я что неправильно сделала.

– Не надо никаких объяснений. Мне очень тяжело. Всё кончено для меня! – ответила Римма.

– Я прошу только меня выслушать. Сядь, не уходи, ради бога!

Я человек одинокий. Сама знаешь, как тяжело одной жить. Всё время я искала, чем бы себя занять. Искала и нашла. Стала ходить в клуб инвалидов-афганцев и вести там литературную студию. Тяжело им очень. Такие ребята хорошие, но особенные. Несчастные, увечий своих стесняются, а многие из них такие талантливые! Кто-то спортом начал заниматься, ну своим… для инвалидов. Кто рисует, кто-то руками мастерит. Они находят себя в творчестве, стараются себя реализовать. Многие стихи пишут. Костя – парень замечательный. Он ничего не может делать сам, потому что он слепой. С ним всё время мать ходит, он улицы боится. Не научился ещё со своей бедой жить.

Римма сидела с мокрым от слёз лицом.

– Сдружилась я с Костей и его мамой. А тут твоя умерла. Лида меня просила тебя поддержать, чтобы её уход смягчить. Да что я, сама разве не понимаю? Ты же мне как дочь! Не сердись на меня, Риммочка.

Прости, Христа ради! Обман мой небольшой. Костя существует, я ему твои письма читаю и с его слов тебе пишу. Он счастлив, что ты у него есть. Я ему уже призналась, что у тебя ноги больные. Ты знаешь, он даже обрадовался, что у тебя есть какой-то изъян.

– А что же его мама вместо него не писала?

– Я сама предложила. Его мама простой человек. Я ведь покрасивей могла бы написать. Двоим хотела помочь – тебе и ему. Нет! Четверым. Ещё маме его и себе. Знаешь, как приятно кому-то радость дарить? Понимаешь? Всем было от ваших писем хорошо!

А твою фотографию ему мама подробно описала, и я все время про тебя говорю. Ты знаешь, что он сказал? Всё в письме прочтёшь. Он мне его сам по телефону надиктовал. Все слова там его – все до единого!

Римма не в состоянии была говорить – взяла письмо и вышла.

Дома долго не решалась прочесть. Наконец, сделав над собой усилие, открыла:

«…Римма, жемчужина моя, сегодня я решил сказать тебе правду, потому что чем дальше, тем больше терзает меня моя тайна. Я слепой и писать не могу. Война сделала из меня инвалида. За меня пишет чудесный человек Евдокия Ивановна. Я очень боялся нарушить нашу переписку. Теперь ты всё знаешь, и будет так, как ты решишь. Нужен ли тебе я такой? Совсем недавно мне не хотелось жить, а теперь хочется. Я никогда никого не любил. Не успел до армии влюбиться. К тебе я стал испытывать очень тёплые чувства, и мне кажется, что они переросли в любовь. Прости меня за мой обман. За пять лет своей беды я уже научился двигаться в пространстве и почти всё умею делать по дому. На улице меня провожает мама, но я научусь и этому.

Я знаю про тебя очень много. Мне всё рассказывает Евдокия Ивановна. Ведь ты росла на её глазах. Я знаю, как ты выглядишь, как живёшь, что любишь и какой у тебя характер. Я очень благодарен ей за тебя. Теперь я решил предложить тебе встретиться и, если я не буду тебе противен, прими моё предложение руки и сердца. На фотографии, которую я тебе высылал, я перед армией. Говорят, что я остался таким же. Только теперь не вижу…»

Когда Римма родила девочку, её решили назвать Евдокией…

Cтаруха лежала лицом к стенке совершенно без сил и ждала смерти. Смерть для неё – это лучшее, что может произойти. Никого не обременять, не тревожить и не тратить деньги детей на лекарства. Пришло время – надо умирать. Ничего в этом нет диковинного, всё идёт своим чередом.

На стене перед её глазами висел вытертый от времени ядовитого цвета бархатный ковёр. Синий фон – красные розы. Ничего особенного она не нажила. Прошла молодость, красота, утрачено здоровье, иссякли силы, позади прожитые годы, которые не были лёгкими, а скорее наоборот.

С первым своим дитём Ася стала называться МамАсей, да так ею и осталась для всех своих последующих ребятишек, для племянников, соседей и мужа. К старости МамАся растеряла всю свою большую семью, оставшиеся в живых дети поразъезжались и проживали в отдалении. При ней оставался младший Колька – последыш. Родила его нежданно-негаданно в сорок семь. Растить Кольку пришлось самой, потому как овдовела МамАся, когда сынишке и годика не было. Мальчонка изначально получился неугомонный, шаловливый до крайности, вечно в синяках да ссадинах, в драках да озорстве. Никого и ничего не любил, кроме матери. Но морока с ним была постоянная, пока в армию не услали. Письма домой слал часто, а как вернулся, отправился в областной центр, в ПТУ учиться на плиточника. В городе вместо того, чтобы красиво и ровно класть кафель да радовать мать успехами, дурака валял. Учиться заленился, от свободы и безделья совсем сдурел, связался с хулиганьём.

МамАся в неделю по курице резала, отправляла сыну вместе с овощами и картошкой. Всю снедь на снятую квартиру ему привозил шофер Венька, которому по служебным делам следовало в город приезжать. Как-то он МамАсю очень расстроил своим рассказом: «Снятая Колькой квартира вся в пустых водочных бутылках; ребята, которые у Кольки ошиваются, – так это сущие бандюки, а девки просто стыд и срам – вовсе непотребные». Бросать хозяйство, ехать и разбираться с пацаном у МамАси не было ни сил, ни времени. Когда всё же приехала, было поздно: кровинушка её, последыш Колька, находился под следствием за разбой. МамАся увидела его один раз на суде, совсем чужого, погрубевшего, напуганного и жалкого. Винился, говорил про обстоятельства, даже слезу выжал. Поняла мать, что надо было его при себе держать, пусть бы в деревне работал скотником, как все. Город до добра не доводит. Душа её рвалась и мучилась, но на людях плакать себе не позволяла. Стала сына ждать, как из армии ждала. Кольке дали пять лет строгого режима. Когда вышел, головой не просветлел и скоро ещё пять огрёб. МамАся состарилась в одночасье. Старость и немощь подкрались и накрыли мерзким колпаком. Время от времени приезжали дети – Танюшка, старшая дочь, старалась в огороде всё сделать, да разве можно за выходные со всем управиться? Уезжала, плакала, жалела мать. Ваня тоже заезжал, но редко – у самого семья. Вроде бы и не далеко, в соседней деревне, но такое же хозяйство было и на его плечах, да ещё троих малолетних ребятишек растил. Валюшка жила далеко, в Сумах, и приезжала редко.