– Как насчет дейтинг-шоу, которое ведет парочка? – спрашивает Палома.

– Уже было, – говорит Кент. – Примерно десяток раз на десятке других подкастов.

– Дейтинг-шоу, которое ведут бывшие, – полушутя говорю я.

Комната затихает.

– Продолжай, – говорит Палома. – Дейтинг-шоу, которое ведут бывшие?

У меня и в мыслях не было, чтобы это прозвучало захватывающе, – это лишь потенциальная вариация на тему дейтинг-шоу. Но, может быть, это и впрямь неплохая идея.

– Э-э-э, – говорю я, чувствуя, как кровь приливает к лицу – это всегда происходит со мной, когда я оказываюсь в центре внимания. В комнате, полной знакомых мне людей, людей с невероятными голосами, я зациклена на собственном голосе сильнее, чем когда-либо. Он такой высокий и гнусавый, хуже обычного. Эти люди не говорят «э» или «ну». Не спотыкаются о слова.

Доминик буравит меня взглядом, словно бегущую строку на кабельном телевидении. Даже когда он сидит, его поза такая напряженная, а изгиб плеч такой острый, что после работы его мышцы, должно быть, болят каждый день. Уже не первый раз мне хочется, чтобы он не садился напротив меня.

– Что ж. – Отличное начало. Я прочищаю горло. Это то же самое, что предлагать своей команде темы для блоков во время еженедельных питчингов. Я справлюсь. Они все слышали мой голос. Всем пофиг – а если и нет, то не станут же они при мне отпускать ехидные шуточки. – Дейтинг-шоу, которое ведут бывшие – так… так оно, в общем, и есть. Мы посвятим слушателей в их отношения, в историю их знакомства и расставания. Мы познакомим слушателей с двумя друзьями, ведущими, теми, кем они стали после расставания. Одну половину эфира можно уделить какой-нибудь истории, а вторую – образовательной информации. В каждом выпуске они могли бы рассказывать о своем прошлом, а также изучать тренды дейтинг-культуры, брать интервью у экспертов или даже проводить консультации в прямом эфире, чтобы понять, что пошло не так в отношениях слушателей.

Когда я слышу себя в этот момент, я, к собственному удивлению, понимаю, что мне действительно хотелось бы это послушать. Зачастую общественное радио избегает развлекательного контента, но даже мой папа получил бы удовольствие от подобного – от чего-то среднего между «Этой американской жизнью» и «Современной любовью». Мы могли бы в прямом эфире обсудить впечатления обеих сторон после свидания через «Тиндер» или пообщаться с тем, кто заго́стил[9] кого-то.

И тут я заставляю себя остановиться. В голове я уже использую слово «мы», словно продюсер этой передачи. Она уже сложилась у меня в голове.

– Как уже сказал Кент, существует множество передач об отношениях, многие из которых ведут парочки, – говорю я уже более уверенно. Мои коллеги – другие старшие сотрудники, а также Доминик – все еще слушают – меня. – Но… что, если мы попытаемся выяснить, почему именно не сложились отношения, взяв двух бывших в качестве ведущих и изучив их проблемы? Ведь именно это люди и хотят узнать? Что они сделали не так?

Это вопрос, которым я задавалась много раз. Я разрешаю себе ухмыльнуться и откинуться в кресле.

– Очень даже ничего, – говорит репортер Жаклин Гийомон, когда болтовня в комнате стихает. – Я бы такое послушала.

– Это необычно, – говорит Майк, – но, надо сказать, мне нравится ход мысли Шай. Может быть, именно это нам и нужно – что-то эдакое.

– Нам нужны двое бывших в качестве ведущих, – говорит Изабель, – но с этим-то мы уж, наверное, справимся?

Палома протягивает руку и черкает в моем блокноте: «Отличная работа»; я чувствую, как свечусь изнутри.

– Я извиняюсь, но это не сработает, – говорит Доминик, протыкая пузырь моей гордости. Между бровями у него появляется складка.

– Это еще почему? – Я так сосредоточена на нем, на внезапном желании с силой надавить ему большим пальцем на эту складку, что не замечаю, как Палома, сидящая рядом, скребет по донышку йогурта. Единственный раз, когда я набираюсь смелости высказаться на собрании – собрании, на котором его вообще быть не должно, – и он уничтожает мою идею.

– Это не то чтобы новаторская журналистика.

– А с каких это пор все должно быть новаторским? Передача растормошит людей, может привлечь аудиторию вне нашего привычного охвата. Может быть, благодаря ей даже увеличится размер пожертвований для станции. – Я смотрю прямо на Кента, когда говорю это. – Не можем же мы каждый день свергать мэров.

– Нет, но должны проявлять хоть немного уважения, – говорит Доминик. Он выплевывает последнее слово, наклонившись вперед и впившись в край стола. – Бывшие, которые выясняют между собой, почему они расстались? И дают советы об отношениях? – Он усмехается. – Больше похоже на материал для спутникового или, боже упаси, коммерческого радио. Звучит… пошло.

– А разоблачение подробностей из личной жизни мэра – не пошло?

– Во имя новостей – нет.

Присутствующие, как ни странно, захвачены происходящим. Непривычно тихий Кент что-то черкает в блокноте. Я никогда не видела, чтобы на совещании так спорили – уверена, он нам этого так просто не спустит. Но пока он не против, я продолжаю.

– Ты думаешь, что общественное радио существует только ради новостей, но это не так, – говорю я, сжимая ручку изо всех сил. Я представляю, как колпачок отлетает и забрызгивает его грудь чернилами, уничтожая рубашку, которую он, должно быть, так тщательно выбирал сегодня утром. Чернила капают вниз по голубым полоскам на его джинсы. – Этим оно и прекрасно. Радио бывает не только образовательным, но и душещипательным, захватывающим или попросту веселым. Мы не просто преподносим факты – мы рассказываем истории. Поработал здесь четыре месяца и решил, что знаешь сферу вдоль и поперек?

– Ну, у меня же есть степень по журналистике Северо-Западного. – Он произносит название своего университета с такой небрежностью, словно попасть туда не составляет особого труда и не стоит шестьдесят тысяч. – Так что, полагаю, диплом, висящий у меня над столом, дает мне право судить.

Наконец Кент поднимает руку, указывая нам поостыть.

– Много пищи для размышлений, – говорит он, а затем двумя словами заставляет меня утратить всякую надежду: – Еще идеи?

Спустя двадцать минут Кент завершает совещание, сделав все возможное, чтобы вселить в нас уверенность в том, что станции ничего не грозит.

– Все на ранней стадии, – говорит он. – Мы еще ничего не меняем в расписании.

И все же сложно не заметить легкий налет тревоги, сквозящий в болтовне моих коллег, когда они покидают зал с кружками остывшего кофе. Я задерживаюсь, пока не остаюсь в комнате одна, надеясь избежать Доминика. К несчастью, он ждет меня в коридоре, готовый наброситься.

– Иисусе, – говорю я, прижимая блокнот к скачущему сердцу, когда он застает меня врасплох. – Ты что, еще не закончил учить меня работе, которой я занимаюсь десять лет?

Между бровями вновь возникает складка; он выглядит чуть мягче, чем на совещании.

– Шай, я…

– Дом! Шай! – встревает Кент. Это немного раздражает – на мгновение мне показалось, что Доминик собирается извиниться.

Но это так же вероятно, как то, что Терри Гросс[10] уйдет со «Свежего воздуха».

– Кент, – говорю я, приготовив собственное извинение. – Прошу прощения за то, что произошло на совещании. Ситуация вышла из-под контроля.

Все, что он говорит в ответ, это:

– У меня сейчас несколько встреч, но я хочу поговорить с вами в конце дня. Заглянете ко мне в кабинет в полшестого? Вот и славно. – Он разворачивается и уходит по коридору, оставив меня наедине с Домиником.

– А мне нужно записать интервью. – Он слегка улыбается, но быстро возвращается к своему демоническому Я и добавляет: – Комната А. Если тебе интересно.

Офис Кента – настоящий храм общественного радио. На стенах развешаны фото, где Кент пожимает руки каждой знаменитости НОР, и ряды обрамленных дипломов, а на полке расположились старинные приборы для звукозаписи.