Объехав дальней дорогой ближайшую к заброшенному кладбищу деревню — она и так намозолила там глаза — они добрались до небольшого города, где удалось одеть Вацлава, и поехали дальше. Она предложила ему изображать слугу, он кивнул. Изображал плохо, с трудом отзываясь на распоряжения, не умея обращаться с лошадьми. Единственное, что его волновало, это — съесть побольше. Чтобы не вызывать лишнего внимания, Кедвин выбирала проселочные дороги. Хорошо еще, что наступала осень, а значит — ярмарки, и по дорогам Баварии кто только ни шлялся.

Некоторое время Кедвин ждала, когда спутник «отойдет», но он оставался то настороженным, то погруженным в себя. А ей и хотелось узнать, и страшно было представить, что творится в душе у того, кто провел в могиле… много лет. Но она начала расспросы с более простого:

— Почему тебя приняли за вампира?

Он отрицательно покачал головой и попытался вернуться в пучину своего внутреннего мира.

— Ты только заехал в ту деревню или жил там долго?

— Жил. Долго или нет — не помню.

— А когда произошла твоя первая смерть?

— Не знаю. В сражении убили, а в котором, я не понял.

— То есть это была война? В каком году?

Пожатие плеч.

— Ну а под чьим командованием ты сражался?

— Самого Яна Рогача, а всем войском командовал Ян Жижка.

— Великий Слепец, — невольно произнесла она прозвище знаменитого полководца. — А когда гуситов разбили, ты куда делся? Сразу поселился в той деревне?

— Нет, после Сиона[12], когда нас совсем разбили, ушел в лес, потом странствовал по германским землям, потом уже здесь оказался.

Живя в этих краях, она волей-неволей узнала их историю и сейчас мысленно привязывала рассказ Вацлава ко времени. Бессмертным он стал где-то в пятнадцатом веке, потом странствовал, потом поселился поблизости от родной Богемии, допустим, в начале шестнадцатого века. И что-то произошло. И двести лет пролежал в могиле. Ну не двести, ладно, сто пятьдесят. Ее передернуло, как попробовала представить. Ей по-прежнему хотелось спросить, что чувствует, если чувствует, Бессмертный, лежа в могиле, но она не решалась.

— А кто был твоим учителем?

— Я в школу не ходил.

— Я имела в виду: кто рассказал тебе, что ты бессмертный, про наши правила.

— Его звали Сайлас, тоже из нашего войска. Секирой рубил. Мы больше пушками папистов крошили, а он уважал секирой. А какие правила?

Она рассказала, он кивнул, сказал, что слышал их, только не от Сайласа, а от другого бессмертного, позже.

— Ты помнишь, сколько взял голов?

Он задумался, потом ответил:

— Две.

— Секирой, топором?

— Дюссак[13]. Знаешь, что это, или им не дерутся теперь?

— Нет, не забыли. В каких-то странах даже учат им пользоваться в фехтовальных школах.

— Ты меня не опасайся, — сказал он, и в голосе его вдруг зазвучала чуть ли не робость, — я никогда на тебя оружие не направлю.

Кедвин почувствовала, что улыбается.

За этими разговорами спустились они с Баварского Леса. Кедвин еще не решила, куда она направляется. Для начала в Регенсбург, столицу Баварии, а там подумаем.

Перед тем как выехать к Дунаю, остановились они в одном городке, где жители отмечали какой-то праздник. И в зале их гостиницы тоже гуляли. Поевши, Кедвин осталась послушать концерт бродячих музыкантов, посмотреть на пляски горожан и приезжих. Хозяин и две служанки разносили пиво, колбаски, рыбу и свиные ребрышки. Было сытно, спокойно и весело, и она вдруг почувствовала, что хочет домой, в Британию, и может, даже заведет себе такую же харчевню, а то устала быть знатной дамой. Рядом с Альбрехтом и ради него это было неплохо и даже здорово иногда, но стоит отдохнуть.

На другой день доехали они до Регенсбурга — большого и нарядного города, прославленного своим мостом через Дунай и обилием церквей и соборов самых разных конфессий. В связи с последним Вацлав озаботился вопросом, какая из церквей считается Святой землей для Бессмертного. То есть сколько людей в этой местности должны поклоняться здесь своему богу.

Кедвин пожала плечами:

— Я встречал места, которые все еще Святая земля, хотя народы, которые творили там свои обряды, давно рассеялись, — сказала она, вслушиваясь в свой голос — нет ли «женских» ноток. Даже если ее не слышат посторонние.

Проезжая через знаменитый мост, она обратила внимание на парочку мужчин, внимательно, но незаметно разглядывавших проходящих и проезжающих. Особенно оживлялись они при виде женщин.

— Вацлав, вон видишь тех двоих? Один перила подпирает, другой пошел к фурам.

— Вижу, хотя почему господин думает, что они знакомы?

— Не знаю. Я поеду дальше, а ты останься здесь, познакомься с ними. Может, конечно, они воров каких-то ловят. Я буду тебя к вечеру ждать в гостинице, что стоит по дороге на Аугсбург, но за городскими воротами. У нее еще на фасаде лев нарисован.

Вацлав появился уже ночью.

— Ты был прав, господин, — сообщил он. — Это охотники за головами, причем из Праги. Их хозяин разослал своих людей по разным местам ловить то ли знатную даму, то ли авантюристку, так они говорят, которая прикидывается дамой. Кто заплатил за розыск, эти двое не знают, им сказали, что она ограбила какой-то замок.

Кедвин кивнула и поинтересовалась, есть ли у них портрет той авантюристки.

— Нет, только описание.

Альбрехт все собирался заказать ее портрет хорошему художнику, но достойного живописца так и не нашлось.

— Ладно, иди спать, место тебе укажут.

Вацлав окинул взглядом небольшую комнату, смятую постель и закончил осмотр на самой Кедвин. Выражение небольших глаз было уверенным и даже веселым.

— Иди, — повторила женщина.

Бессмертный усмехнулся и вышел. Кедвин закрыла щеколду и, уже засыпая, подумала, что, кажется, Вацлав раздобыл меч. То есть шпагу или саблю, или еще что. Пожалуй, пора расставаться.

Но наутро он опять был молчалив и мрачен. И едва они оказались вдали от посторонних ушей, спросил резко:

— А куда ты направляешься?

— Туда, — Кедвин махнула рукой. И пояснила: — Меня потянуло на север, но сначала я должна посетить одно место и, возможно, надолго. Думаю, ты уже освоился в новой жизни, и нам можно расстаться.

К некоторому ее удивлению он не стал возражать или удивляться, но кивнул решительно:

— Да. Я должен вернуться. Лошадь могу отдать — и пешком дойду.

— Что-то случилось? — спросила она, догадываясь.

— Я вспомнил, почему они меня убили. Я жил там больше года, точно помню две зимы. Никого не трогал. Был пожар, и я спас женщину и ее сына, спас козу… Почему же я оказался вампиром?

— У тебя обгорела кожа?

— Не помню. Наверно.

— А на другой день она была как новая?

Вацлав задумался, потом молча дернул плечом.

— Тебе надо было сразу уходить или наоборот, сидеть дома, мазаться чем-нибудь… Вацлав, прошло почти двести лет. Те, кто закопал тебя, давно мертвы, их потомки… Да что говорить — самой деревни уже нет.

— Ты хорошая женщина, Кедвин, но ты не понимаешь, о чем говоришь, — ответил он, и в голосе его зазвучало некоторое высокомерие, глаза опять сощурились, а губы сжались. Было в нем сейчас нечто от матерого волка.

Хорошо было бы отвлечь его от мстительных замыслов. Но как? Отвлекают срочным делом, а лучше любовью, но… Но она к нему никакой любви не испытывала, при одной мысли о близости сразу вспоминался Альбрехт — и всё. Надо попробовать по-другому.

— Нет людей, нет деревни, но тебе охота мстить. Едва выбравшись из земли. Право, я могу заподозрить, что ты испугался нового шанса. Есть среди Бессмертных такие, что жить боятся!

Он был готов возмутиться, но она развернула коня и поскакала прочь. Она сделала, что смогла — дальше, милый, сам.