«Этот пират вздумал изучать какие-то достижения американской архитектуры, нет, вы когда-нибудь слышали о большей глупости?!» — возмущался Джемс.
Прошла только неделя после возвращения, а Сомс уже чувствовал себя так, будто его засосало в привычную рутину, как в болото. Он уже давно не притрагивался к Ирэн — она сказывалась больной, так что он настоял в конце концов на том, чтобы вызвать семейного врача.
Все менялось. Время будто разделилось на то, что было до путешествия, и то, что происходило во время него. Сейчас наступало какое-то совсем новое время — время после. Сомс не мог понять, на что оно должно было быть похоже.
Субботний день, завершающий первую неделю, проведенную дома, выдался погожим. Ирэн еще не вставала, и Сомс, проснувшийся по привычке рано, бесцельно бродил по пустому дому. Он зашел в музыкальную комнату, освещенную нежным светом утра, пробивающимся сквозь светлые портьеры, играющем в бликах на крышке рояля. Ирэн так часто сидела за ним, что Сомс мог представить ее себе сейчас, опускающую руки на клавиши, так же ясно, как если бы видел наяву. Он улыбнулся, прошел в комнату и сел на ее вращающийся стул.
Что она ощущала, когда сидела здесь часами? Какие радости доставляли ей эти маленькие клавиши, белые и черные? Сомс попытался понять. Он взглянул на ноты, стоящие на пюпитре — не те, что тогда передала ему Джун — и попытался наиграть первую строфу. Его пальцы — деревянные неделикатные пальцы — касались гладких клавиш, порождая тихие жалобные звуки. Стон неверной ноты, несколько прерванных корявых попыток и робкий, едва слышный голос мелодии, прорезавшийся даже несмотря на все несовершенства пианиста. Звук, растворяющийся в воздухе… Нечто столь эфемерное, что сохраниться может только в виде слабого отголоска в изменчивой памяти. Как сама радость, вероятно. Как счастье. Как красота.
Ложью было сказать, что Сомс не ценил этих летучих субстанций — напротив, ценил слишком высоко. Он только не понимал, как кто-то умудряется строить на столь зыбкой основе свою жизнь. Это все равно, что пройти по лунной дорожке по волнам, как в той преглупой романтичной книжонке, что он прочел как-то тайком.
Первостатейный бред. И все же были люди, которые жили в нем, как сильфиды в эфире.
Сомс внезапно то ли услышал шорох, то ли просто почувствовал чье-то присутствие и вскинул голову. В дверях музыкальной комнаты стояла Ирэн. Сомс закаменел, осознавая, каким глупцом выставил себя перед ней. Что за блажь, усаживаться за рояль?
Но Ирэн улыбнулась ему. Утренний свет так падал на ее прелестное лицо, что казалось, она улыбалась с нежностью.
Она вошла в комнату и подошла к роялю. Сомс поспешно вскочил.
— Вчера приходил доктор Льюис, — задумчиво проговорила Ирэн. — Он сказал, что у нас будет ребенок.
Сомс покачнулся, уцепился за рояль. Забавно, сколь легка и эфемерна была музыка, порождаемая столь твердым и громоздким инструментом… Комната кружилась вокруг Сомса, весь его мир накренился и задрожал, как экипаж, выбирающийся из старой колеи, чтобы въехать на новую дорогу.
— Сомс… — Ирэн встревоженно подошла ближе, достала носовой платок. — У тебя кровь.
Сомс рассеянно промокнул под носом, пачкая белую ткань алым, и, преодолев расстояние между ними, сжал Ирэн в объятиях. И она — прекрасная, как статуя, но теплая и живая — не отстранилась.
hangingfire
Портрет неизвестного джентльмена
Во всяком искусстве есть то, что лежит на поверхности, и символ.
Кто пытается проникнуть глубже поверхности, тот идет на риск.
И кто раскрывает символ, идет на риск.
«Портрет Дориана Грея», Оскар Уайльд. Вард, Локк и Ко, 1891 г.
В дневниках Уоттона по крайней мере частично поясняется, почему он не стал продолжать дело о клевете против Уайльда. Иначе ему, без сомнения, пришлось бы разделить судьбу драматурга, решившегося судиться с маркизом Квинсберри. Но остались и другие тайны, например, судьба Бэзила Холлуорда, который еще десяток лет после своего исчезновения, словно призрак, появлялся в различных сплетнях и слухах. Кроме того, существует еще мистер Г., чье имя по неизвестной причине было старательно вымарано из всех дневников и писем — вероятно, самим Уоттоном.
«Дом в Алжире: Лорд Генри Уоттон и гомосексуальная идентичность викторианской аристократии», д-р Изобель Уоттон, Издательство университета Райса, 2050 г.
Аукцион произведений искусства не был для Изобель Уоттон привычной средой обитания; она чувствовала себя неловко среди американских кинозвезд, китайских, русских олигархов и последних представителей британской аристократии, которые пожинали плоды давних вложений своих предприимчивых предков, сумевших мудро распорядиться состояниями. Она подумала, что это и есть аромат больших денег: смесь амбры, табака, шампанского, винограда, старой бумаги и лаванды. Американские деньги пахли холоднее и резче, бензином и сталью. Изобель хорошо помнила этот аромат по фандрайзерам из американского университета, где преподавала — это был маленький частный институт в Техасе — старый как мир запах денег возвращал ее в детство: благоухающее сандалом и Мицуоко официальное сари матери, пиджак отца, пропитанный ароматами габардина и сигарет «Данхилл».
Ее старший брат, Филипп, маркиз Торбей, проплыл через выставочный зал словно огромный грузовой самолет, а Изобель (собственно говоря, леди Изобель, но она предпочитала никогда не использовать этот титул) была крохотным планером, следующим за его массивной тушей. С ними хотели поговорить слишком многие, поэтому, когда они наконец добрались до своих мест, до начала аукциона оставалось около десяти минут и все торопились занять свои места. Филипп отошел перекинуться словом еще с кем-то, а Изобель жадно ухватилась за эти десять минут, смакуя время наедине с объектом своего вожделения — легендарным, долго считавшимся утерянным чудом: портретом неизвестного джентльмена работы Бэзила Холлуорда.
Разумеется, заполучить картину у нее не было ни единого шанса: владельцы надеялись выручить за нее миллионы фунтов. В конце концов, считалось, что именно это полотно вдохновило Оскара Уайльда на написание скандального романа, опубликованного вскоре после таинственного исчезновения художника. Все думали, что перед этим Холлуорд успел уничтожить портрет, однако сорок лет назад он был обнаружен при продаже особняка в Киу, в ноябре 2012 года — ровно в тот месяц, когда родилась Изобель.
В дневниках своего двоюродного прапрапрапрапрадеда она прочитала, что когда он впервые увидел картину в мастерской Холлуорда, то был поражен и очарован прекрасным молодым человеком, известным только как Г. Настоящая личность Г. была одной из величайших загадок в работе Изобель и многих ее коллег-ученых. Ранние исследователи были склонны считать его Джоном Греем, некогда бывшим возлюбленным Уайльда и прототипом его нестареющего антигероя, но даты не совпадали. Кроме того, сохранились прекрасные фотографии этого молодого человека, который не имел ни малейшего сходства с портретом неизвестного, нарисованным Холлуордом. Разглядывая это необыкновенное лицо, Изобель чувствовала, как ее сердце замирает, а потом снова начинает биться тяжелыми, почти болезненными ударами.
(Преждевременное сокращение желудочков, или ПСЖ, как называл это кардиолог. Часто встречающаяся особенность организма и, если других заболеваний не было, волноваться о здоровье не стоило. Изобель ощущала эти сокращения все время, но, если она волновалась, была возбуждена, много двигалась или болела, ощущения усиливались.)
Юноша с лицом невероятной красоты — так Оскар описывал мифического Дориана Грея, верно? Мальчишеское лицо — щенячье, подумала она, — увенчанное темными кудрявыми волосами, которые так и хотелось растрепать. Мягкие и невинные черты, огромные голубые глаза, губы, которые, кажется, еще никогда никого не целовали. Он стоял вполоборота, повернув голову к зрителю, словно был удивлен приятной встрече. Ярко освещенная фигура на темном фоне персидских ковров, залитая мягким солнечным светом, льющимся из-за шелковых занавесок.
