— Потому что остальные из нас не могут общаться с Митосом за рамками минимально необходимых разговоров на публике в окружении команды археологов, — ответила ему дочь цитатой из правил.

Митосу казалось, что он то и дело спотыкается о Наблюдателей в пределах лагеря, и не потому, что их стало больше, чем за ним посылали раньше.

Он подозревал, что Наблюдательская организация умышленно подсылала Джо в надежде, что это отвлечет его от избытка других Наблюдателей вокруг него. Он уже показал свой класс, стряхнув преследователей, как только заметил, что происходит. Если план внушить ему чувство вины удастся, и он задержится еще на некоторое время — тем будет лучше для Наблюдателей и, конечно, для Джо. Митос не мог обвинить Доусона, что тот согласился на это. Он был рад видеть своего друга и соскучился по старым дням посиделок в баре, когда слушали Джо, играющего блюзы.

Это если не брать во внимание, что другие Наблюдатели были совсем рядом, а не на своей обычной дистанции. Конечно, укрыться в общем лагере было негде. Это не значило, что они вынуждены все время оставаться практически на расстоянии вытянутой руки, хотя делали именно так, даже в присутствии Джо, как в данный момент. Возможно, попытка испортить свой собственный портрет вызвала это неожиданное изменение стандартной процедуры? Или они отказались от скрытности ради наблюдения за ним? В любом случае, он задавался вопросом, как долго это будет продолжаться прежде, чем они сломаются и на самом деле заговорят с ним. На данный момент, они, разумеется, были расстроены по ряду причин, поэтому он не ожидал, что первые разговоры пойдут совершенно гладко.

Реальное сожаление Митоса по поводу нынешней неудачи с портретом привело к столкновению с Джо. Это не помогло их уже натянутым отношениям, но Джо простил бы его. Митос подозревал, что Джо простил даже Хортона. Джо был такой парень. Митос как-то так его понимал. Он был рад увидеть портрет, переживший все это время, но тщеславие было не то, что он мог себе позволить, когда его жизнь была под угрозой, и он отказывался извиняться за то, что пытался защитить себя. Если что, он ощущал портрет своей собственностью, а не только частью истории. Как один из артефактов, которые сохранились с юности.

Он чувствовал, что обязан выказать благодарность Наблюдателю за способ сохранения картины, и это удручало Митоса. Признательность — это прекрасно, чувствовать себя в долгу — опасно. Получалось противоречие между тем, что ему нужно прятаться, чтобы остаться в живых, и страхом, что здесь они могут обнаружить еще что-то о нем. Обрывки его прошлого, возможно, вынудят отказаться от попытки восстановить дружбу с Джо. Джо был другом. Это заставляло Митоса с тревогой думать о том, что он может заново открыться перед Наблюдателями, и, возможно, будет не в состоянии контролировать то, что они узнают. Он не был уверен, что, доверившись, не отдаст больше, чем безопасно.

Пропустив обед, Митос не замедлил присоединиться к небольшой очереди у раздаточной. Здесь не хватало мест, чтобы все уселись за столы одновременно, но и не каждый торопился кушать. Люди все еще медленно выходили из раскопов, а некоторые поднялись на поверхность вместе с директором, чтобы позвонить по мобильникам.

Митос взял поднос, на который для него заботливо положили дополнительное питание, и ответил повару благодарной улыбкой. Он повернулся и обнаружил Наблюдателя Тимоти Уайета в очереди прямо за собой. Митосу не понадобилось много времени, чтобы выяснить имя этого человека. Руководитель его собственной группы сообщил ему имена вновь прибывших раньше, чем он спросил. Игнорируя Наблюдателя, делавшего вид, что игнорирует его, несмотря на то, что следует за ним по пятам, Митос выбрал место в середине стола, решив сначала поесть, а справляться с Наблюдателями позже.

Вокруг него шли бурные разговоры. Археологи, разумеется, были в восторге от портретной галереи. В основном обсуждали, были ли картины пантеоном богов и богинь или изображали реальных людей. Митос прилагал усилия, чтобы не рассмеяться. Особенно тяжело было не улыбаться, когда они начали высказывать предположения о том, что каждый персонаж символизировал. Наиболее внимательно и старательно сдерживаясь, Митос слушал, когда обсуждение перешло на его собственный портрет.

— Я думаю, мы все согласимся, что присутствие письменных принадлежностей в следующем портрете требует соответствующую метку: «ученый» или «писец».

— Или бог учения или мудрости.

— Возможно, бог путешественников. Меня очень заинтересовали красные коралловые бусы и ракушки, которые он носит. Адриатическое море… в сотне миль отсюда?

— Может, их получили благодаря торговле с раннеэлладским[2] населением Греции, как думаете?

— Или в ходе путешествия туда, если бы он был реальным человеком. Странно, что больше ни на одной из картин не встречаются кожаный плащ и такая медная заколка.

— Возможно, мужчина с Ближнего Востока на стене дал ему это. Эта штука походит, скорее, на прямые одежные булавки, найденные в месопотамских развалинах и характерные для шумерского искусства.

— Напоминает мне бабушкины вязальные спицы.

Фраза заставила всех по-доброму рассмеяться.

— Это подразумевает, что ученый был либо иностранцем, либо, вполне возможно, путешественником. Ему не была бы нужна эта накидка под землей, здесь не холодно. И те брюки, то есть одежда для верховой езды. Кроме того, его дорожной одежде не сопутствуют привычные символы купца: у него нет денежного мешка.

— Его не будет, если они не имели монет. Мы пока не обнаружили никаких средств обращения. Это мог быть обмен предметами культуры или торговля с использованием необработанных слитков металла вместо денег.

— Возможно, он был нанят купцами в качестве писца, чтобы записать товар, и его работу оплатили иностранными предметами?

Никто не упомянул о сходстве картины с доктором Адамсом из своей команды. Даже два ассистента, которые видели рисунок прежде, чем он был изменен, не заметили перемен в нем. Просто удивительно, как часто люди не верят своим глазам или не желают высказаться из страха быть названными дураками, размышлял Митос.

В этот день нашли не только галерею. Другая группа у стола делилась фотографиями обнаруженного ими медного водяного колеса, которое использовалось, как они правильно предположили, для перевозки в подъемнике на более высокий уровень города. Митосу хотелось, чтобы на нем и сейчас можно было ездить. Он знал, что Джо, вероятно, слишком много ходил для человека на протезах, попытка подняться по лестнице в верхний город стала бы для него невыносимой.

Слабый щелкающий звук отвлек его внимание от разговоров. Митос огляделся, чтобы увидеть источник шума, и обнаружил его напротив. Уайет уже закончил свой ужин и печатал что-то на одном из этих новых карманных компьютеров, или КПК, он слышал, их так называли. Митос подумал, что они достаточно хитроумные, но слишком громоздкие, как были сначала мобильные телефоны. Половина археологов, работавших здесь, имели такие для полевых заметок, предпочитая их бумажным записям или микродиктофонам.

Это, вероятно, означало, что Уайет делает отчет Наблюдателя. Прямо перед своим назначением, не стесняясь.

Это раздражало. Джо, по крайней мере, хватало ума не строчить в своей тетради Наблюдателя на глазах у Маклауда. Стараясь не показывать своего беспокойства, Митос слушал дискуссию, которая перешла с достижений погибшей культуры в сокрушения по забытым знаниям в целом.

— Откуда они могли знать, как это сделать, тысячи лет назад? Тем не менее — забыть? — спросил один из молодых археологов в конце стола. — Мы всегда думали, что водяное колесо было впервые изобретено около двадцати трех веков назад, но здесь оно постарше.

— Цеховые тайны, война, голод, коррозия металла, — доктор Елена Конрад ответила члену своей команды. — Может быть что угодно. Позднее пришлось открывать утраченное заново. Как бетон. Большинство современных бетонов имеет срок пятьдесят лет, и лучшее наше достижение — это два столетия, если поддерживать его в исправном состоянии. В то время как римский бетон выдержал на протяжении двух тысяч лет, даже в океане. Современная наука до сих пор не может повторить то, что они сделали, не надеясь на наши технологии.