«Но почему советник хочет, чтобы я слышал их разговор?»
Проповедник краем глаза поглядывал на японцев. Словно заметив это, Гото повернулся к нему.
– Господин Исида, вы, наверное, знаете господина Веласко. Он переводчик, и ему разрешено жить в Эдо… – представил он Проповедника приземистому собеседнику.
Тот улыбнулся и едва наклонил голову.
– Вам доводилось бывать на северо-востоке?
Проповедник, не снимая ладоней с колен, покачал головой. За долгие годы он усвоил правила японского этикета для таких случаев.
– В отличие от Эдо в провинции господина Исиды христианам не чинят козней. – В голосе советника звучала насмешка. – Там господин Веласко сможет ходить с высоко поднятой головой.
Разумеется, Проповеднику это было известно. Найфу поставил под запрет христианство на непосредственно подчинявшихся ему территориях, но из опасений, что обращенные в новую веру самураи могут взбунтоваться, не принуждал других даймё следовать его примеру и сквозь пальцы смотрел на то, что изгнанные из Эдо обращенные спасались от преследований на западе страны и в северо-восточных районах.
– Господин Веласко! Вы слышали что-нибудь о Сиогаме и Цукиноуре? – Советник неожиданно вернул беседу в прежнее русло. – Там есть очень удобные бухты.
– Вы хотите устроить там порты вроде Ураги?
– Да, мы думаем об этом. Возможно, там будут строиться большие корабли, как у южных варваров.
У Проповедника перехватило дух. Насколько ему было известно, до сих пор в этой стране были лишь скопированные с сиамских и китайских парусников суденышки, имевшие разрешение сёгуна на торговлю. Строить же большие галеоны, способные пересекать океан, не было места, да и умения тоже. Даже если предположить, что такие суда построить можно, где взять людей, способных ими управлять?
– Кто будет строить эти суда? Японцы?
– Может быть. Сиогама и Цукиноура – морские бухты, туда легко доставлять превосходный лес.
«С чего это советник раскрывает мне такие секреты? – гадал Проповедник. Он искал ответ на этот вопрос, быстро переводя взгляд с одного собеседника на другого. – Раз так, то, скорее всего, они попытаются использовать команду того корабля».
В прошлом году ему пришлось переводить в замке Эдо испанского посланника, прибывшего из Манилы. Корабль посланника буря выбросила на берег в Кисю[16], починке он не подлежал, поэтому его так и оставили в порту Урага. Посланник вместе с командой до сих пор терпеливо дожидался в Эдо прихода судна, которое бы забрало их. Видимо, японцы с помощью испанских моряков хотят построить свой корабль, такой же как их галеон.
– Решение уже принято?
– Нет, нет. Есть только идея.
После этих слов советник перевел взгляд на сад. Проповеднику был известен этот психологической прием – ему давали сигнал: пора уходить. Коротко поблагодарив за то, что его выпустили на свободу, он удалился.
Прощаясь в приемной со слугами советника, с поклонами провожавшими его, Проповедник думал: «Неужели японцы действительно собираются сами пересечь Великий океан и добраться до Новой Испании?
Этот народ – как муравьи. Они способны на все».
Проповеднику почему-то представилась картина: на пути муравьев возникает лужа, и тогда часть из них, жертвуя собой, превращается в мост, по которому остальные перебираются на другую сторону. Японцы – это полчище наделенных разумом черных муравьев!
Найфу уже несколько лет активно добивался разрешения открыть прямую торговлю с Новой Испанией, однако генерал-губернатор Манилы под разными предлогами отклонял его запросы. Испанцы хотели иметь монополию на торговлю на тихоокеанских просторах.
«Но если японцы собираются использовать интернированную команду испанского галеона для постройки своего корабля, – рассуждал Проповедник, – я буду совершенно незаменим на переговорах как переводчик». Он начал понимать, почему четыре дня назад Гото выпустил его из застенка. Советник намекнул тогда, что за Проповедника кто-то замолвил словечко. Не исключено, что это был влиятельный вельможа, предложивший этот план. Может быть, тот же Исида. Господь может использовать кого пожелает, а вот японцы используют только тех, кто им безусловно нужен. Именно потому, что Проповедник может пригодиться для осуществления их замыслов, они его сначала припугнули, а затем вроде как выручили из беды. Это один из излюбленных приемов японцев.
Проповедник не стал ничего рассказывать о состоявшемся разговоре ни Диего, ни корейцу. Он весьма невысоко оценивал своего младшего товарища с постоянно красными, как у кролика, глазами, такого же священника, как и он, прибывшего в Японию вместе с ним из Манилы от ордена францисканцев. Еще во время учебы в семинарии Проповедник не мог побороть высокомерия, с которым он относился к простодушным, мало на что способным товарищам. Он понимал, что это дурная черта характера, но ничего не мог с собой сделать.
– Пришло письмо из Осаки.
Диего извлек из кармана поношенной монашеской рясы вместе с четками распечатанное письмо и поднял на Проповедника глаза, словно опухшие от слез.
– Иезуиты снова строят козни против нас.
Проповедник развернул письмо и поднес к свече, пламя которой трепетало, как мотылек. На бумаге желтели пятна от дождя, чернила расплылись. Письмо было написано недели три назад отцом Муньосом, в подчинении которого находился Проповедник. Он сообщал из Осаки, что там постепенно нарастает враждебность к найфу и вассалы даймё, потерпевших поражение в битве при Сэкигахаре[17], один за другим переходят на службу к правителю Осаки.
После такого вступления отец Муньос сообщал, что глава общины иезуитов в Кинки[18] направил в Рим письмо с критикой того, как францисканцы проповедуют Христову веру.
«Братья нашего ордена заметили, что, несмотря на запрет проповедования в Эдо, францисканцы продолжают общение с обращенными японцами, что вызывает у найфу и сёгуна ненужное раздражение и влечет за собой преследования властей даже в тех местах, где признается свобода вероисповедания».
Сдерживая поднимающееся возмущение, Проповедник перебросил письмо Диего:
– Они слишком много на себя берут!
Когда Проповедник волновался, его шея и щеки покрывались красными пятнами. Иезуиты постоянно плели интриги против его ордена, тайком писали в Рим доносы. Их толкала на это зависть. С тех пор как шестьдесят три года назад Франциск Ксавье[19], основатель Общества Иисуса, ступил на землю Японии, распространением Христовой веры в этой стране занимались исключительно иезуиты. Однако около десяти лет назад папа Климент VIII буллой Onerosa Pastoralis разрешил проповедовать в Японии и другим орденам. Это разозлило иезуитов – они стали злословить и клеветать на конкурентов.
– Иезуиты забывают, что в бедах, обрушившихся на Христову церковь в Японии, виноваты они сами. Пусть подумают, кто навлек на всех нас гнев покойного тайко[20].
Диего робко поднял на Проповедника красные глаза. Глядя на него, Проповедник подумал, что советоваться с этим никчемным парнем – пустое дело. Он уже три года в Японии, но за это время так и не научился толком говорить по-японски; единственное, на что он годился, – тупо, как баран, изо дня в день выполнять указания старших.
Несколько десятилетий иезуиты владели землями в Нагасаки как своей колонией, направляя полученные доходы на миссионерские дела. Они получили право собирать налоги, вершить суд. Лишь военной власти у них не было. Как известно, когда тайко, покорив Кюсю, узнал об этом, он пришел в ярость, расценив действия иезуитов как вторжение в его страну под предлогом проповедничества, и издал указ о запрете христианства. С этого начались черные дни для христианства в Японии, но сейчас иезуитам было удобно не вспоминать об этом.
