– А наше послание точно дойдет до Папы? – чуть ли не заискивающе поинтересовался господин Сираиси. Он понимал, что без Проповедника его сановники не смогли бы ничего сделать, чтобы добиться цели. Когда корабль достигнет берегов Новой Испании, члены посольства, не знающие ни языка, ни местных обычаев, окажутся совершенно беспомощными. Только этот Проповедник может им помочь.

– Дойдет. В случае необходимости я лично отправлюсь в Рим и вручу послание Папе.

– Вы поедите туда один?

– Возьму с собой одного из ваших посланников.

– Из Новой Испании?

– Да, так будет спокойнее для вас.

Проповедник давно решил для себя: чем отправлять это послание Папе через орден францисканцев, правильнее будет поехать вместе с японцами в Рим. Сейчас, высказав свою тайную мысль, он еще больше укрепился в своем намерении. Точно! Возьмет с собой японца – и в Рим. Римляне будут глазеть на чужеземное чудо, а ватиканское духовенство воочию убедится, чего он добился в Японии. Ради того, чтобы стать епископом…

– Понятно. – Господин Сираиси снова кашлянул в кулак. Казалось, он что-то обдумывал. – В таком случае вам следует взять с собой Рокуэмона Хасэкуру.

– Господина Хасэкуру?

Проповеднику вспомнилось лицо одного из посланников, с которым он повстречался во внутреннем дворе замка. По-крестьянски скуластое, с глубоко посаженными глазами, лицо человека, способного принять и вынести любые испытания. Он почему-то решил, что это и есть Рокуэмон Хасэкура.

Словно желая польстить Проповеднику, господин Сираиси принялся расхваливать выдающиеся качества большого корабля, постройка которого близилась к концу, и заявил со смехом, что отправился бы на нем посмотреть Новую Испанию, будь он моложе.

Разговор окончился. Натянуто улыбаясь, сановники провожали взглядом выходившего из зала Проповедника, которого в коридоре поджидал слуга. Когда их шаги стихли, господин Сираиси с насмешкой взглянул на писца:

– Ну и воняет от этого южного варвара! Сколько он уже живет в Японии?

– Десять лет, – почтительно отвечал писец.

– Десять лет. И он собирается обвести нас вокруг пальца?

Не говоря больше ни слова, господин Сираиси поглаживал левую ладонь.

Приближался день отплытия. Вот уже несколько дней в долине царила суета, как бывало прежде, когда отец и дядя собирались на войну. Самурай был старшим сыном, главой рода, поэтому попрощаться с ним шли чередой даже родственники, жившие в дальних деревнях. Один за другим в усадьбу заглядывали и крестьяне: не надо ли помочь? У входа в дом на земляном полу были сложены тюки и другая поклажа.

В день отъезда с раннего утра во дворе усадьбы стоял несмолкаемый шум. Навьючивали приведенных из конюшни лошадей, конюшню и ворота, как на Новый год, украсили ветками сосны, в комнатах разложили сушеные каштаны[35]. Когда сборы были закончены, Самурай сел у очага, сделал из чаши, которую ему поднесла жена, три глотка священного саке, настоянного на листьях мисканта, и передал чашу дяде. От дяди она перешла к Рику, от нее – к старшему сыну Кандзабуро, после чего дядя разбил чашу о земляной пол. Так было заведено в доме Самурая в день выступления в поход.

Во дворе ржали лошади. Самурай поклонился дяде, долго смотрел на Рику. Не сводя с нее глаз, погладил по голове детей. Ёдзо уже собрался и стоял во дворе, держа в руке пику. Сэйхати, Итисукэ и Дайсукэ – трое парней, выбранных деревенскими стариками, – стояли у своих навьюченных лошадей. На дороге, ведущей от ворот усадьбы, собрались крестьяне, чтобы проводить уезжающих земляков.

Вскочив в седло, Самурай еще раз поклонился дяде. Жена стояла позади, по ее лицу было видно, что она еле сдерживается. Самурай с улыбкой кивнул Гонсиро, который сидел на руках у служанки, и стоявшему рядом с ними Кандзабуро. В голове у него вдруг мелькнула мысль: какими я увижу своих мальчишек, когда вернусь в долину?

– Береги себя! – громко крикнул дядя. Самурай натянул поводья.

Погода стояла ясная. В долину уже пришла весна. В рощах распустились белые цветы, в полях заливались жаворонки. Сидя в седле, Самурай смотрел на окружавшие его живописные картины и старался запомнить их получше, потому что знал, что снова увидит их не скоро.

Они ехали той же дорогой, по которой Самурай уже добирался раз в Огацу. Весть о скором отплытии большого корабля распространилась по владениям князя, поэтому на всем пути следования люди выходили навстречу всадникам, чтобы их приветствовать. Кто-то предлагал выпить горячей воды, кто-то благодарил Самурая и его спутников за то, что они берут на себя такой тяжкий труд.

Первый раз Самурай ехал по этой дороге еще зимой, а сейчас повсюду цвели цветы, в полях крестьяне погоняли медлительных быков. На следующий день вдалеке показалось море, по поверхности которого разбегались блики весеннего солнца; по небу проплывали мягкие, как вата, облака.

Наконец на горизонте показался корабль.

– О‑о‑о! – вырвалось из груди путников, и они застыли на песчаном берегу как вкопанные.

Темный силуэт корабля напоминал огромную крепость. Серые паруса на высоченных мачтах надуты ветром. Бушприт, похожий на острое копье, был устремлен в голубизну неба, волны взбивали пену вокруг корпуса.

Путники в молчании воззрились на корабль. Он выглядел мощнее и внушительнее любого из военных кораблей княжеской флотилии, которые они видели до сих пор. Послезавтра они ступят на его борт, и от этой громадины будет зависеть судьба всех, кто выйдет на нем в открытое море. Сейчас Самурай ощутил это с особой остротой. Он нутром почувствовал, как отрывается от тихой жизни в долине, и ощутил подъем и возбуждение, как будто впереди его в самом деле ожидала битва.

«Ничего себе! Это ж надо такую махину построить!»

Самурай, имевший невысокий ранг мэдаси, всего несколько раз – и то издали – видел князя, обитавшего в цитадели замка. Где-то в вышине, куда не дотянуться. Но когда он лицезрел огромный корабль, в тот же самый момент перед мысленным взором Самурая возникли написанные черной тушью слова: «На службе Его Светлости». Корабль олицетворял для него могущество владыки. Привыкший к беспрекословному подчинению главе клана, Самурай был переполнен радости оттого, что может отдать все свои силы служению князю.

В бухте Цукиноуры собралось множество людей, как прежде в Огацу. На окруженном с трех сторон горами крохотном клочке береговой полосы, больше напоминавшей дно лощины, грузчики волокли к баркасам предназначенную для погрузки на корабль кладь; несколько чиновников отдавали распоряжения, помогая себе тростями. Когда Самурай с попутчиками пробрались через толпу, чиновники встретили их приветственными поклонами и поздравили с прибытием.

К храму, в котором выделили место ночевки для Самурая, была приставлена стража. От нее он узнал, что остальные члены посольства – Тюсаку Мацуки, Тародзаэмон Танака и Кюсукэ Ниси – тоже прибыли, а испанскую команду поселили в другом храме, в соседней деревне. Из помещения, где разместились посланники, открывался вид на бухту, но корабля видно не было – мешала гора. По наполненной шумом и людскими голосами бухте сновали тяжело груженные баркасы, державшие курс на мыс, за которым скрывался корабль.

– Сколько же груза! – заметил Кюсукэ Ниси, самый молодой из членов посольства. – Я слышал, корабль возьмет больше сотни купцов, рудокопов и ремесленников.

Самурай и Тародзаэмон Танака растерянно внимали восторгам Кюсукэ Ниси по поводу грандиозного предприятия Его Светлости. Тюсаку Мацуки стоял в стороне и, скрестив руки на груди, смотрел на бухту. Ниси вдохновенно рассказывал, что купцов берут в плавание, чтобы они могли продать за морем свои товары и заключить сделки на будущее; рудокопы, кузнецы, литейщики едут поучиться у южных варваров горному делу и технике литья. Самурай, конечно, знал, что во владениях князя есть золотые прииски, добывают разные руды, но впервые слышал о том, что все эти люди поплывут вместе с ними. Ночью, лежа в постели, он убеждал себя, что все это никак не связано с его миссией: доставить послание князя генерал-губернатору Новой Испании. Шум волн и громкий стук сердца долго не давали ему заснуть.