– То есть как это исчез? – вскинул брови Сафронов. – Вы же говорили, что он едва жив и полутрупом возлежит на кровати?

– Всё так и было, – вздохнул доктор. – Но из палаты он исчез, и этот факт неоспорим. Сбежал или его похитили, судить не берусь. Искать тоже не собираюсь. Я всего лишь врач, а не сыщик.

Три дня спустя Агафья вернулась из Самары встревоженная и опустошенная. С потерянным видом она пересекла двор, вошла в горницу и сразу же прошла за печь, даже не удостоив мимолётным взглядом накрытый в её ожидании стол.

Остаток дня, до вечера, она провела в кровати, беспокойно ворочаясь с боку на бок и вздыхая. Ужинать отказалась наотрез и никак не объясняла причины своего отказа.

Андрон не касался её весь день. Он видел, что богородица не в себе и не хотел её попусту тревожить. Наконец, наступившим вечером, когда Агафья отказалась от ужина, старец прошёл за печь, присел на табурет у изголовья её кровати и поинтересовался:

– Эй, какая муха тебя укусила, Агафья? Ты чего это хандришь и от пищи отказываешься?

– Не голодная, вот и отказываюсь, – буркнула та в ответ.

– Ты что, захворала ненароком? – спросил Андрон. – У тебя что, плохое самочувствие?

Агафья не ответила на его вопрос. Она лишь тяжело вздохнула и отвернулась к стене. Андрону не понравилось такое пренебрежение к своей персоне. Он коснулся плеча богородицы и потрепал её.

– Эй, Агафья, ты что, прикажешь каждое слово из тебя клещами вытягивать? – спросил он. – Ты не желаешь со мной говорить или тебе сказать нечего?

Она снова повернулась от стены на спину и, глотая слёзы, сказала:

– Васю, сыночка моего, давеча арестовали. И в острог его упекли, вот что хуже всего.

Выслушав её, Андрон почувствовал внутри волну радости, но виду не подал.

– Охо-хо, – вздохнул он притворно и, изображая сочувствие и участие, спросил: – А за что, за какие грехи его арестовали? За какие такие деяния в острог упекли?

– Не знаю, ничего не знаю, – всхлипнула Агафья. – Приехали в его дом люди вооружённые, всё вверх дном перевернули, а самого Васеньку под белы ручки на улицу вывели, в коляску усадили и увезли в острог.

– Но почему сразу в острог? – внутренне злорадствуя, полюбопытствовал Андрон. – Может, допросят его по делу какому, помутызгают маленько, да и вытолкают взашей?

– В острог его увезли, я точно знаю, – вытирая слёзы и шмыгая носом, сказала Агафья. – Я в милицию ходила, и там мне сказали, что к ним Васеньку и не завозили, а сразу в тюрьму отвезли.

Глядя на несчастную, убитую горем, плачущую богородицу, Андрон, злорадствуя, едва сдерживался от едкого похабного высказывания. Кое-как справившись с собой, он со смиренным видом сказал:

– Даже не знаю, какой тебе совет дать, Агафья. К кому за помощью обратиться, тоже не ведаю. Давай подождём маленько, может быть, всё образумится.

– Ничего не образумится, время не то! – неожиданно выкрикнула она. – Надо искать, кому денег сунуть. Власть, может быть, и поменялась, а люди нет! Только надо найти, кому мзду всучить, а не уповать на чудо!

– О-о-о, вот это самое трудное, – вздохнул сочувственно Андрон. – К кому сейчас на поклон соваться, ума не приложу. Кому ни попадя мзду не предложишь… Схватят, спеленают и рядом с Васькой твоим в остроге усадят.

Агафья уловила неискренность в его словах и взбеленилась.

– А не ты ли, Андроша, приложил свою лапу к аресту Васеньки? – закричала она, садясь на кровати. – Это тебе не нравилось, что он в жизни нашей появился! И всегда тебя коробило его присутствие, ведомо мне! С долей золота не желаешь расставаться, паскудник?

От такого потока обвинений старец оторопел. Он, конечно, ожидал, что в аресте сына Агафья заподозрит и его, но никак не ожидал, что она выплеснет ему в лицо сразу столько обвинений.

– Эй, ты чего, ошалела, что ль, горлопанка? – морща лоб, повысил он голос. – Да сдался он мне, попёнок твой! Если бы я избавиться от него захотел, то поступил бы по-иному. Свернул бы, как курёнку, его хлипкую шею и закопал бы в поле чистом. Да и свыкся я с мыслью, что с ним придётся поделиться золотом и принял сеё как должное.

Рассудив, что в его словах есть резон и Андрону действительно нет необходимости содействовать аресту сына, богородица немного смягчилась.

– Как же быть, Андроша? – вздохнула она. – Я знаю, что арест Василия тебе на руку, даже если ты к нему и не причастен, но он же мне сын. Давай подумаем вместе, как вытащить его из острога, подсоби, не открещивайся, прошу?

– Даже не знаю, что сказать тебе на это, – пожимая плечами, ответил Андрон. – Обещать не берусь, но подумать подумаю. А ты давай, не хандри. Не дело это – от пищи отказываться. Хоть силком, но ешь. И так вся сморщенная, как яблоко печёное, а жрать не будешь – и вовсе ноги протянешь.

Когда Силантий пришёл в себя, он увидел двух женщин, старательно омывавших его тело тёплой жидкостью. «Что это? – мелькнула в голове ужасающая мысль. – Уж не к похоронам ли меня готовят?»

Но тревога оказалась напрасной. Совершив омовение, женщины ушли, а к кровати, на которой лежал Силантий, подошёл бородатый старик.

– Рад тебя видеть, голубок, – сказал он, склоняясь над ним. – Как ты, в себе уже или всё ещё там, витаешь где-то за облаками?

– В себе я, только не пойму, где нахожусь, – прошептал Силантий.

– Находишься ты на корабле нашем, агнцев Божьих, – пояснил старик, набирая из большой глиняной чаши горсть белой мази и начиная смазывать его тело. – А я кормчий на нашем корабле и зовут меня Прокопий Силыч.

– Всё, понял, где я и кто ты, – вздохнул Силантий. – Вы скопцы. Я прав или…

– Да, мы белые голуби, – утвердительно кивнул Прокопий Силыч.

– А что ты сейчас делаешь, кормчий? – прошептал Силантий.

– Как что, тебя лечу, – ухмыльнулся старец. – Ты бы видел, каким тебя из больницы привезли, без слёз не глянешь. А три дня у нас пробыв, сызнова к жизни возвращаешься.

– А для чего ты жизнь мне продлеваешь, кормчий? – удивился Силантий и вдруг поймал себя на мысли, что боли внутри больше не мучают.

– Да, пытаюсь вот, – снова кивнул Прокопий Силыч. – А что получится, опосля поглядим.

– Но почему? – напрягся Силантий. – Почему вы обратили на меня внимание и заботу обо мне проявляете?

Старец, продолжая своё дело, пожал плечами.

– Ты же сам к нам просился, и большой интерес проявлял к кораблю нашему, – сказал он. – Вот теперь милости просим в наши пенаты, ты нужен нам.

– Это что, выходит, я вам понравился? – ухмыльнулся Силантий. – Когда я о вас у Макарки Куприянова интересовался, он мне и поведал, что на корабль ваш я ступить могу, если вам понравлюсь.

– А мне все нравятся, кто к нам просится, – улыбнулся Прокопий Силыч. – Я никого не выделяю и сам выпячиваться не терплю. Мы, агнцы Божьи, все в добре живём и в благожелательстве к людям.

– Тогда мне повезло, – хмыкнул Силантий. – Я попал в хорошие руки. Только жить мне всего чуток остаётся, так доктор сказал. Так что не вижу смысла вам со мной возиться.

– Ты не видишь, вижу я, – вздохнул Прокопий Силыч и, закончив смазывать тело, протянул ему бокал с мутной жидкостью. – На-ка вот, испей живительного напитка, голубь. Он тебе внутренности промоет, боли снимет и бодрости придаст.

– А у меня внутри и так ничего не болит, – встрепенулся Силантий. – Это как понимать прикажешь? А может быть, ты меня уже вылечил и на ноги поставил?

– Три дня в тебя настойку живительную вливали, – сказал Прокопий Силыч. – Разжимали зубы и вливали. А тебе, вижу, на пользу пошло лякарство моё. Уже не как покойник перед похоронами выглядишь.

Взяв трясущейся рукой бокал, Силантий выпил всю настойку.

– Ты тоже травник, как богородица Агафья с корабля хлыстов? – спросил он. – Я её настойками тоже лечился.

– Её настойки так, баловство одно, – поморщился Прокопий Силыч. – Они только облегчения несут, но не лечат.