Собирались, например, под видом дня рождения на съемных квартирках, где проживали студенты побогаче, приносили вино и закуски, накрывали немудрящий стол и кидались спорить, прерываясь на песни под гитару для конспирации.
Споры были точным отражением ситуации в”социалистическом” лагере — твердых доктрин нет, есть три направления, “чтобы объединиться — надо размежеваться”. Я, сколько мог, старался донести мысль что пока надо, наоборот, сотрудничать со всеми, кто совпадает по главной цели — устранению самодержавия. Потому как вечное размежевание приводит к тому, что вместо сколько-нибудь организованной силы движение дробится на маломощные группы, группки и группочки, не имеющие связи и координации между собой. И что позарез нужна единая газета всех социалистов, которую нужно печатать в нескольких местах в России и распространять среди рабочих и крестьян, создавая опорную сеть корреспондентов на заводах и фабриках. Мне возражали, что с “соседними” группами решительно невозможно иметь дело, потому как они неверно видят момент, или что нехрен заниматься всяким фуфлом вроде пропаганды, а надо просто убивать царских сатрапов. Ну или подбивать крестьян на всеобщий бунт — диапазон мнений даже внутри одной группы был слишком разнообразен. Впрочем, разнообразны были и сами нынешние леваки.
Савинков или его коллега студент-юрист Николай Муравский были прирожденными конспираторами — спокойными, несуетливыми, они за все время, невзирая на накал споров, ни разу не назвали ни посторонних по имени, ни мест, где проходили собрания, ни “адресов-паролей-явок”. Наоборот, они умели внимательно слушать и задавать правильные вопросы — например, Николай после моего пассажа про газету спросил про потребную технику и персонал в подпольную типографию.
А вот Алексей Тулупов, студент учительской семинарии, был типичным педантом-занудой, я еще подумал, что ему бы хорошо не в революционную борьбу, а в академическую науку, где его качества будут как раз к месту. Также большие сомнения вызывал Егор Медведник — весь какой-то дерганный, скачущий с одной мысли на другую и страстно желающий “достать оружие и бороться”. Не-не-не, от таких надо избавляться, ладно если сам дурость отчебучит, но ведь наверняка и остальных за собой потащит.
Еще меня заинтересовали Исай Андронов и Савелий Губанов, первый был как раз один из двоих “электриков”, но при этом очень четко излагал свои соображения, за словом в карман не лез и вообще держался в споре очень уверенно, с хорошей такой иронией. Да и начитан он был неплохо, так что при минимальных стараниях из него получится либо митинговый оратор, либо неплохой журналист, а, может, и то, и другое вместе. Савелий же учился на агронома и держался народнической линии — так сказать, по принадлежности — крестьянство есть основа, работать надо там, в народ, ближе к земле, учить, и все такое. Но по упрямой складке между бровями и хорошей упертости было видно, что если он уж чем займется, то непременно будет стоять до конца. Из его слов я понял, что в Петровской сельхозакадемии такие настроения весьма распространены, что сулило интересные перспективы.
Из увиденной за зиму публики многие, как мне показалось, попали в социалисты потому, что “так принято” — будь сейчас у молодежи в моде мотоциклы или рок-н-ролл, они бы с легкостью стали байкерами или стилягами. Тот же Медведник и еще пара “бойких, но не стойких” мне все время напоминали старый анекдот про тюрьму животных: медведь сидит за разбой — корову задрал, лиса сидит за кражу — курицу стырила, все за уголовку, только петух гордо заявляет “Я политический! Я пионера в жопу клюнул!” Ну да что делать, других “политических” пока нет.
В один из вечеров допив, доев и допев, мы распрощались с хозяевами и двинулись по домам. Николай и Борис пошли меня провожать, ибо время было позднее и на этой окраине вполне можно было нарваться на “деловых”, да и ребята шли в том же направлении. По дороге мы, разумеется, пытались договорить то, что не успели на квартире.
— И все-таки, что вредного в размежевании? Как мне кажется, идейно монолитные группы будут работать лучше, чем “все со всеми”, - задал вопрос Николай.
— На маленьком проекте — да. Вот представьте, что вам нужно поправить кирпичную стенку. Кого вы позовете? — спокойно поинтересовался я.
— Ну каменщиков, естественно, — в один голос ответили ребята.
— Именно. А если надо построить дом или фабрику?.. — в моем голосе неожиданно прорезался менторский тон. — Тут одними каменщиками не обойтись, нужны будут и плотники, и маляры, и кровельщики, и даже какой-нибудь инженер, хе-хе, — ребята тоже заулыбались.
А я пустился в дальнейшие объяснения, что чем выше раздробленность — тем удобнее власти давить движение. В чистом виде “разделяй и властвуй”, натравливай одних на других и бей по одиночке.
И это при том, что все почти все, за редчайшими исключениями, сходятся на том, что необходимо бороться за основные свободы — печати, собраний, вероисповедания и так далее. Ну и при возможности заменить самодержавие хотя бы конституционной монархией, а в идеале — республикой. Это значит, что возможно самое широкое объединение, от самых умеренных до самых радикальных, всем найдется дело. И оно просуществует лет 15–20, раньше вряд ли управимся, так за это время нужно выработать привычку ко взаимодействию, а не к грызне.
— Ну и по ходу дела выковать внутри движения специализированные группы и создать инфраструктуру…
— Простите, что? — оба парня на меня непонимающе уставились.
Я про себя чертыхнулся. Так, опять заговариваюсь, опять пропускаю привычные мне словечки из будущего. Американец-то я американец, но если кто вдруг возьмется за анализ моих речений, да сравнит с нынешним “американским английским”… Надо внутреннюю дисциплину подтягивать срочно.
Пришлось растолковывать.
— Инфраструктура — это все, что обеспечивает работу той или иной системы. В случае с движением — типографии, явки, каналы связи, сеть сочувствующих, склады литературы, финансовые средства и так далее, вплоть до близких по духу адвокатов и газетчиков. Чем больше ресурсов в инфраструктуре — тем сложнее задавить движение, как-то так.
Похоже, они ухватили мысль. Во всяком случае, о финансовых средствах, на которые у нас немедленно свернул разговор. Но тут я не стал ничем обнадеживать, сказал лишь, что есть у меня одна идейка, но для ее воплощения надо удостовериться, что мои военные прогнозы верны.
— И еще. Как мне кажется, не стоит именовать свои объединения “Союзами борьбы”, “Черным переделом”, “Русской социалистической партией” и тому подобными названиями. Конечно, это сразу придает участникам значимости и в своих глазах и, что видимо более важно, в глазах окружающих. Но большинство таких групп заканчивается пшиком и привлекает лишнее внимание со стороны тех, кто лучше бы оставался в неведении.
— Но как-то же надо называться! — возмутился Борис.
— Зачем? Дело важнее названия, но если так хочется — школа экономических знаний, кружок по изучению статистических данных, общество взаимопомощи студентов, философский семинар — все, что угодно, лишь бы нейтрально. В конце концов, представьте, какими идиотами будет выглядеть полицейское начальство, рапортующее о разгроме какого-нибудь “Клуба любителей дворняжек”.
Не скажу, что я убедил парней, но к моим словам они прислушались, это точно. Ну что же, ликбез только начинается. Молодежь еще гонять и гонять.
С ребятами мы распрощались в переулках Петровки, они двинулись в сторону студенческой Козихи, а я к бульварам, откуда до дома оставалось всего ничего. Но до полицейского управления, как оказалось, было еще ближе.
Где-то в закоулках между Малой Дмитровкой и Страстным меня нагнала невысокая толстая старуха в пальто и древней шляпе. Поравнявшись, она на грани слышимости прошептала “Господин, не хотите ли душку?”
Я недоуменно покосился на нее, отчего она повторила ту же фразу чуть громче. Проститутку, что ли? Так вон они, фланируют по бульварам под фонарями, выбирай не хочу, что за странные подходы?
