Сверху свисали острые брылы, от чего Рюмси чувствовала себя в открытой пасти огромного зверя со множеством острых зубов. В потолок упирались массивные прокопченные балки, словно староста и сам верил, что пасть может захлопнуться, и пытался помешать этому.

Дальние же углы пещеры утопали в темноте, свет факелов там пропадал, и оставалось лишь гадать, что скрывает тьма.

Немного впереди, на столе, горела толстая свеча. Рюмси присмотрелась и, невольно вскрикнув, отшатнулась. Там лежало человеческое тело: живот разрезан, виднелись внутренности.

– Не бойся, он давно мертв, – попытался пошутить староста.

– Чтоб я в Лес попала, да там и пропала! Ты же сказал, что трупов нет! Сейчас день…Птица! Ты можешь врать?! – она раскрыла рот, мгновенно забыв о мертвом теле.

– Я не лгал, сказав, что у меня нет коллекции трупов, – староста усмехнулся краем рта, – для которой мне, как минимум, не хватает маленькой девочки с длинным языком. – Он стал серьезнее, ухмылка исчезла. – Не обязательно врать, чтоб выкрутиться. Понимаешь? Но не стоит кому-либо рассказывать, что так можно, ибо…

Рюмси нехотя последовала за старостой к мертвецу и сразу очутилась во власти мрачных теней, обитающих в подземелье.

– Да помню я. Не забыла, – Рюмси скроила гримасу, подражая голосу старосты. – Ибо людям нельзя доверять.

Почесав кончик носа, староста загадочно произнес:

– Так и есть. Ты ведь не знаешь, как появилась Птица? – он воткнул факел в специальное отверстие, а затем зажег на столе еще несколько свечей, озарив подземелье мягким оранжевым светом. – Да и откуда тебе знать? Простые люди мало интересуются чем-то, кроме насущных потребностей.

Теперь стало намного светлее. На некоторых стенах получилось разглядеть полки с орудиями и предметами, о предназначении которых Рюмси могла лишь гадать. Еще стояло несколько стеллажей, заполненных в основном банками и бутылками.

– Я не такая, – протянула Рюмси с укоризной в голосе.

– Ты нет, но твои… родные такие. Кстати, кроме них и меня ты с кем-нибудь еще общаешься?

– Тетя из-за чего-то поссорилась с отцом и больше к нам не приходит. Уверена, она и Брэкки запретила со мной общаться.

– Вот как? – староста нахмурил брови, скривив маленький рот, будто знал что-то об ее семье, чего не знала она сама. – Слушай, если кто-то уходит из твоей жизни…

– Слу-ушай, – она быстро перевела разговор в другое русло. – Так зачем все-таки тебе труп в доме? Это же неприятно и мерзко.

– С этим трудно не согласиться. Но, знаешь, боль ведь тоже неприятная, но она бывает двух видов: та, что убивает, и та, которая лечит. С трупами тоже не все так однозначно. Бывают и полезные трупы. Чтоб на их… опыте у живых не появилось боли, которая убивает. Живот, если тебе интересно, я ему разрезал уже мертвому. Но до этого на его теле не было ран. Он не стар, посему меня заинтересовала причина смерти.

– Если деревенские узнают про мертвяка в твоем доме, то ой как не обрадуются, – проговорила Рюмси, с опаской наблюдая, как на стенах медленно покачиваются тени от свечей.

– А если, скажем, у матери будет умирать ребенок, она тоже не обрадуется, когда я спасу ему жизнь?

– Я просто переживаю за тебя. В деревне тебя не сильно жалуют.

– Людям всегда необходим тот, на кого они могут злиться. Но в Счастливчиках все отлично, а значит, я хорошо справляюсь с обязанностями старосты. И, заметь, – он приподнял указательный палец, – они ведь всегда ко мне идут со своими проблемами. Даже не к лекарю или той старой женщине… запамятовал ее имя…

– Ягориадной она назвалась, когда приходила в последний раз, – Рюмси радовалась, что наконец представился случай поумничать самой. – А не помнишь ты потому, что до этого она назвалась Ягишей, а еще раньше Ведьмерой.

Свинопас сделал вид, что не придал этому значения. Но Рюмси знала его слишком долго, чтоб это у него получилось.

– Так почему они не идут к Ягориадне? – продолжил староста. – Потому что они признают мою помощь. А пока я могу помочь, я нужен.

– Не думаю, что ему ты поможешь, – съязвила Рюмси, кивнув на мертвеца. Ее всегда раздражала привычка Свинопаса мудрствовать с поднятым пальцем.

Староста был главным в деревне и, несмотря ни на что, его уважали, а некоторые даже побаивались. Не любили Свинопаса, правда, почти все. Но лишь с ним Рюмси вела себя естественно, не прикидываясь.

– Ему нет. Но, узнав причину, я смогу помочь другим. Это могла быть и болезнь.

– Твоя жена… ее болезнь забрала?

Свинопас слегка нахмурился:

– Я очень любил свою жену, она меня – нет. Мое сердце разбилось. А она… Она тоже не вынесла ран… сердечных. – Во взоре серых глаз старосты ни на мгновение ничто не дрогнуло. – Тебе тогда и года не было.

Рюмси опешила, не в силах понять, что же скрывают его слова. Иногда разница между шутками и серьезностью старосты оказывалась настолько тонка, что можно было легко и порезаться. Но он, похоже, не лгал. Не мог. Днем Правда достанет даже в темноте подвала.

Рюмси молчала, не зная, что ответить, но не жалела о своем вопросе. Староста доверял ей больше всех, но имел кучу тайн. И Рюмси при случае собирала крохи сведений о нем.

– Он тоже не от болезни умер, – теперь тему сменил староста. – Его погубил хлеб.

Свинопас многозначительно помолчал.

– Хлеб, к слову, свежайший и не отравленный. Глупейшая история, но в той же мере и поучительная. Хотя тебе это, скорее всего, не интересно.

Он лукаво покосился на Рюмси. Огни-хитринки блестели в его глазах. Девочка нахмурилась.

– Ладно, так и быть, расскажу. Он, – кивок на мертвеца, – крутился поблизости от Вечного Леса, пока оттуда не выбежала какая-то тварь…

– Покинула Лес?!

– Порой чудовища покидают Лес. Но наш приятель вовремя заметил и успел вскарабкаться на дерево. И, как позже поведал своей жене, сидел там два дня, пока тварь не ушла. Потом еще и ночь, аж до рассвета, чтоб удостовериться, что чудовище точно не вернется. И лишь затем слез и побежал домой. Вернее, побрел: думается мне, конечности у него затекли порядочно.

– Я бы тоже не сразу слезла, особенно ночью. Но это ведь не конец…

– Нет, дорогая, меня просто перебили ценным замечанием.

– Прости.

– Ну так вот. Добрался он, наконец, домой. А там хлеб как раз испекся, он его прямо из печи схватил и съел. Хлеб, как я потом выяснил, застрял в животе, а точнее, в кишках. Это и стало причиной смерти.

– Глупая какая-то смерть.

– Люди вообще делают много глупостей, в особенности когда голодны. Я видел голод и очень рад, что в Счастливчиках его нет. Надеюсь, никогда и не будет.

Староста умолк, о чем-то задумавшись.

– История поучительная, но не обязательно было мне его показывать. Иногда рассказа достаточно, – процитировала она его же давние слова. Рюмси нравилось повторять за старостой, и она почти всегда понимала значение сказанного.

– Мог бы. Но жизнь не всегда приятная. Спрятав от ее реалий, я не помогу тебе избегнуть всех опасностей. К тому же мне казалось, ты захочешь помогать, как в случае с картой. Или не ты говорила, что со мной намного интересней, чем на огороде?

– Уж лучше на огороде спину гнуть, чем с мертвецами возиться. Не этого я хотела.

– А что тебе мешает заниматься тем, чем хотела?

– Когда я повзрослею, меня ждет судьба всех девочек. Выйду замуж, нарожаю деток. Хлев, огород, дом… Если, конечно, кто-то позарится на такое лицо, – ее голос задрожал. – А так хочется любви. Настоящей. Которая без огня согревает.

– Где ты услышала эти слова?

– Н-не знаю, – в глазах уже забили роднички. – Сама придумала от безиходости.

– Правильно – безысходности.

– Б-благодарю, – родники превратились в реки. – М-мне в жизни еще пригодится это слово.

– Рюммери, у тебя красивое лицо.

– П-почему тогда другие дети дразнятся? Даже взрослые кривятся, глядя на меня.

Староста вздохнул.

– Рюммери, уж кому и стоило бы горевать, так это мне. Я многое сделал для деревни, где меня на дух не переносят. А мой единственный друг – девятилетняя девочка, ноющая о своем уродстве.