Рюмси покосилась на небо. Светящийся сгусток – своими очертаниями напоминающий птицу – уже парил над деревней, то поднимаясь, то опускаясь, и казалось, нигде не укрыться от его власти. Пока голубовато-синее свечение, именуемое Птицей Правды, кружило в небесах, Кир не смог бы соврать. Но Рюмси была уверена – толстяк все выдал ей намеренно. Мог ведь промолчать. Кир тоже ей совершенно не понравился, но она все же выдавила улыбку.

– Кир, иногда ты как сотня вредных бабулек, которые кого-то обсуждают. Вечно недоволен, – проговорил Брэкки.

– Я был бы очень доволен, если бы мне удалось пережить этот день, – отрезал Кир, даже не стараясь скрыть язвительности. – Но это будет сложно, если я вынужден приглядывать…

– Спасибо, Кир, – перебила Рюмси. – Я могу сама о себе позаботиться.

– А еще, Брэкки, – продолжал толстяк, не обращая внимания на Рюмси, – я безмерно рад, прям тысячекратно, тому, что твой отец познакомил тебя с таким числом, как сотня. Но прошу тебя, умоляю, не нужно вставлять его в каждое предложение.

– Пошли уже, – решительно произнес Брэкки.

Кир еще что-то пробурчал под нос и, резко развернувшись, двинулся в сторону скал.

– Мы пойдем не через деревню? – удивилась Рюмси.

– Через скалы – не самый лучший способ сократить, конечно, – признал Брэкки, – но так безопаснее.

– Постой, – Рюмси коснулась худощавыми пальцами плеча Брэкки. – Спасибо тебе… за все.

Мальчик улыбнулся. Лицо круглое, веснушчатое, румяное – он очень походил на мать.

– Не стоит, – ответил Брэкки, раскрасневшись, и протянул ей торбу. – Возьми, кстати.

Торба была потрепанной, а внутри что-то лежало.

– Это брехливая сумка, – усмехнувшись, пояснил мальчик. – Она для вида. Если что найдешь – туда не клади. Но вдруг будут обыскивать, пускай смотрят в торбу.

– Черт бы вас… – послышалась ругань Кира.

– Да идем уже! – резко отозвался Брэкки.

Кир приоткрыл рот, словно собираясь что-то сказать, но, похоже, передумал.

– Этот Кир не сильно старше нас, но, если не обращать внимания на его ругань…

– Трудновато, конечно, – хмыкнул Брэкки.

– Согласна, – Рюмси улыбнулась в ответ. – Но уж больно по-взрослому он рассуждает. Дети так не разговаривают.

Брэкки хмыкнул еще громче:

– Уж кто бы говорил, Рюмси.

Они двинулись в путь.

Вначале подъем на гору был не слишком крутой, идти оказалось несложно. Только от солнца не спрячешься: тут не росли даже кусты, не то что деревья. Вокруг белели разбросанные брылы всевозможных форм. Некоторые даже невероятно длинные и красиво обработанные, с замысловатыми рисунками – староста называл их колоннами. Только несколько колонн стояли, тянулись к небу, остальные лежали на земле, расколотые на два и более кусков.

Из сухой земли гнилыми зубами торчали длинные обломки, некоторые выше взрослого в несколько раз. Рюмси иногда видела камни, напоминающие лица, а Брэкки клялся, что как-то раз видел даже руку. Староста рассказывал, что это, скорее всего, остатки древних поселений. А вот каких таких поселений – умалчивал. Местные не трогали камни, чтоб не навлечь проклятье. А приезжим давно уже не было смысла ехать за ними в такую даль.

Некоторые брылы лежали так, будто кто-то хотел что-то построить, но не закончил.

Часто попадались вившиеся змейкой заборчики из камней, тоже полуразрушенные. В детстве Рюмси любила по ним ходить и перепрыгивать через них. Сейчас не хотелось.

Кир ушел вперед и не оглядывался. Рюмси почти чувствовала исходящую от него неприязнь. Она удивилась: ей казалось, Киру, при его телосложении, придется пыхтя взбираться по крутой дороге, но толстяк оказался довольно ловок и двигался с неожиданной легкостью. Для Рюмси, наоборот, это стало испытанием – тело все еще болело.

– Постарайтесь быстрее, – бросал через плечо Кир, точно слыша ее мысли.

Рюмси чувствовала гнев на этого толстого мальчишку, растущий с каждым грубым словом, срывавшимся с его губ.

Вскоре ребята вошли под сень редких сосен, радовавших жидковатым теньком. Воздух нагревался, с каждым шагом становилось все жарче, словно в печи. Рюмси, Брэкки и Кир остановились передохнуть. Отдых – это тоже часть труда.

Внизу виднелась деревня. Солнечные лучи отражались от стен белых домов и нещадно резали глаза. Счастливчики вытянулись вдоль подножия горы, напоминая полумесяц. Пока еще глазам не открылись ни развалины, ни упавший великан. Рюмси взглянула перед собой, туда, где в отдалении одиноко маячили другие скалы, утопающие в жуткой тьме Вечного Леса. Вдалеке что-то блестело, будто передразнивало солнце. Брэкки объяснил, что это навершие меча, проткнувшего великана, само же лезвие почему-то не отражает света.

Неожиданно Кир вытащил из сумки две запеченные куриные ножки – огромные – и протянул им обоим. Рюмси опешила. От одного только вида еды ее рот наполнился слюной. Живот скрутило. Рюмси не помнила, когда ела куриное мясо, даже забыла, когда видела курицу. Одна ножка досталась Брэкки, вторую Кир надкусил и только потом сунул ей в руку. Ножка оказалась еще теплой.

– Погодь-ка, – сказал Брэкки, доставая из складок одежды сверток величиной с кулак, и отдал Киру. – Держи.

В свертке оказалась лепешка. Кир разломил ее: одну половину он снова обмотал тканью и спрятал, вторую целиком бросил в рот.

– Фкушнотише, – промямлил толстяк с набитым ртом и сглотнул. – Из чего ты, говоришь, твоя мать их делает?

– Трет листья липы, корешки трав…

– Ясно, – отрезал Кир.

– Слушай, Кир, – сказал Брэкки, разглядывая ножку. – Сколько у тебя этих курей? Все время ножки. Если бы ты мне яйца принес, мама бы такие лепешки из них…

– Ты кому-нибудь разболтал?!

– Нет, мы же договаривались.

Рюмси перестала разглядывать ножку и нехотя протянула обратно:

– Мне нечего дать взамен.

Кир оценивающе взглянул на нее:

– Думаешь, не знаю? – буркнул толстяк. На солнце его кожа выглядела еще более нездоровой.

– Где ты ее достал?

Кир сделал вид, что не услышал вопроса.

– Ты ведь мог съесть сам. – Рюмси не хотелось быть ему должной. Но неприязнь к мальчику начала улетучиваться. Разве может голодный обижаться, когда кушает?

– Мог. Но отдал тебе, и ты мне ничего не должна. К черту твою наигранную вежливость. Жри давай, не глупи, – он смотрел так, будто собирался улыбнуться, но выражение лица не изменилось. – Не все ведь мрази.

Брэкки, смачно чавкая, прыснул со смеху, вовремя прикрыв рот.

Рюмси впилась зубами в мясо. Ее челюсть слегка свело, а коренные зубы легонько запульсировали. Она хотела подольше насладиться мясом, но через миг – почти не пережевывая – проглотила все. И теперь, разломив кость, высасывала ее содержимое.

Насытившись и устав, Рюмси почувствовала, как тяжелеют ее веки. Ребята тоже нежились под солнечными лучами. Она забеспокоилась: здесь нельзя засыпать. Ходят легенды о неприкаянных матерях, которые погубили собственных детей. Их сердца настолько зачерствели, что даже кожа стала каменной. И теперь они блуждают по скалам и, найдя кого-либо, изо всех сил обнимают уснувших путников, каясь за былые проступки. Вот только после их каменных объятый от человека остается лишь каша из костей да мяса, а каменные матери, не понимая, куда делся путник, уходят искать новых.

Впрочем, это могла быть всего лишь байка, чтоб люди не засыпали под палящим солнцем и не зажарились насмерть до пробуждения. Страшилка, вроде Полуденницы.

– Кир, ты ведь не местный, – сказала Рюмси, стараясь отогнать сон. – Расскажи, как дела в других деревнях?

– А сама как думаешь, если я здесь, а не там? Но могу рассказать, как там падают в голодные обмороки. Может, поделиться, как люди умирали прямо на улице? Поначалу, в основном, старики, которые отдавали еду детям, и… малолетние, о которых некому было заботиться. Или рассказать, как однажды я обнаружил полумертвую, без сознания, женщину? Она несла остатки своего имущества, видимо, чтоб обменять у торговцев на крохи еды, и потеряла сознание. Ее ограбили, и никто, я в том числе, не обращал внимания. Даже когда она очнулась… – мальчик сжал руку в кулак. – Это страшно слышать, как в подворотне кричит женщина и некому ей помочь. Потому что всем плевать на чужих.