И зачем он, дурак, ушёл от светлой дыры? Ему что, там плохо лежалось? Там он хотя бы видел Тими и тот мог его вытащить. Что за нечистая сила дёрнула его полезть в самую темень! Зачем он это сделал? Ну, зачем? Зачем он полез в эту комнату?
А мерзкий голосок шептал в самое ухо. Изнутри:
Всё было совсем не так, как думают в городе, дружок. Уилли всех обвёл вокруг пальца. Заставил поверить в свою кончину, заставил сочинять про себя жуткие истории, чтоб никто не осмеливался соваться в старый особняк. Туда, где все эти годы он продолжал обитать в одиночестве. Бородатым нищим, никем не узнаваемый, в обносках он ходил в город и просил подаяния, а по вечерам возвращался в свою берлогу... И до сих пор Уилли Кровавые Ножницы живёт здесь. Конечно, не в комнатах наверху, где его может увидеть кто-то из случайно заглянувших в щели окон (те же дети-сорванцы, играющие в парке, не смотря на строжайшие запреты родителей). Нет, он устроился подальше от сторонних глаз. В самом тёмном месте, куда никто не то что, не полезет по собственной воле, но даже не подумает сделать этого. Да-да, дружок, ты уже понял, где оказался...
Глупость!
Ром обхватил голову ладонями и яростно затряс ею.
Отец Тими сказал, что Уилли был лишь жалким пропойцей, сгоревшим в своей хибаре, нажравшись в усмерть и не закрыв растопленную печь. Оркриджи же просто убрались из города, где их никто не любил. И это вся правда, в которую он верит!
А какую правду тебе расскажет сам Уилли?
- Я выберусь отсюда! - прокричал Ром во всю мощь лёгких. Одновременно кричать и слушать разную дурь, что крутится в голове, невозможно. Вот и отлично!
Стол или что он там нащупал, был слишком тяжёлым, его он до окна не дотащит. Темень. Какая же темень. Разве может быть такая темень, что не различить собственных рук. Ни черта не видно!
- Господи, помоги мне... Обещаю, я больше никогда не буду бить бездомных собак и стравливать их с кошками!
Его все бросили, и он умрёт в этом чёртовом подвале! Но этого ведь не может быть. Не может быть...
Позади стола (всё же стола)... наверно, это кроватка. Даже две, одна подле другой. Две детские кроватки, огороженные стеночками из тонких деревянных прутьев, чтоб ребёнок не мог сам выбраться из них. Кроватки для маленьких богачей. У него-то имелась лишь подвешенная к потолку люлька. Досталась ему после сестры, а теперь перешла по наследству к его младшему братику.
Правильно, у Оркриджей было двое детей. Это их кроватки.
А за ними ещё стол, заваленный старой утварью: плошками и глубокими чашками, разномастными бутылками, вон металлический кубок с высокой ножкой и вроде как серебристой гравировкой. Среди всей этой беспорядочной свалки на столе Ром разглядел длинный нож с волнистым лезвием и ребристой рукоятью. На нём его взгляд задержался подольше всего. В стороне от стола, ближе к центру комнаты, помещался предмет похожий на высеченный из цельного куска гранита массивный куб. На его поверхности лежал... Показалось, что это выбеленный от времени рогатый козлиный череп. И, должно быть, это он и был.
Только сейчас, различив детали - гравировку на кубке и пустые глазницы черепа, затянутые паутиной, - Ром понял, что видит через мрак. Его пробрала новая волна озноба. Оно и не удивительно в такой ледяной дыре. Он продрог уже до костей. Костей, бррр...
Но почему он стал различать хоть что-то?
Разве лампа снаружи разгорелась ярче?
Ром перестал таращиться на стол с его содержимым и детские кроватки, брошенные здесь гнить за ненадобностью. Огляделся повнимательнее вокруг. Он же не просто так сюда зашёл.
Нет, светильник за дверью (а масло! откуда в нём масло?) никак не повлиял на его зоркость. Источник света, что разогнал мрак, находился в самой каменной кладовке. И им не была ещё одна чудо-лампа.
В левом от него углу, куда он до этого не смотрел, наливались холодным зеленоватым свечением (так же светились брюшки светлячков по ночам у речки) странные предметы. Три, вернее - четыре. Четыре штуки. Ром умел считать до двух дюжин, чем весьма гордился.
Пока он таращился на них, они "разгорались" всё сильнее. И делались более узнаваемыми.
Рома пробрала - какая уж по счёту? - волна дрожи.
Там, в углу комнаты, стояли в ряд четыре креста.
Раскинувшие в стороны поперечные перекладины, они были сколочены из простых досок, сколочены наспех, да и в землю воткнуты криво. Два креста повыше, а меж ними два пониже.
Ром слышал, что гнилушки в болотах иногда начинают светиться. Но тут вряд ли был такой случай.
Из уголка его съехавшего набок рта повисла нитка слюны. Он не замечал того. Меловая бледность растеклась по щекам, стирая здоровый румянец.
Свечение нарастало, словно диск полной луны выступал из-за покрова туч. Уже обрисовались не только сами кресты, но и невысокие земляные холмики, над которыми они помещались. Два холмика побольше и два поменьше. Всего четыре. Четыре могилы, выкопанные во мраке подвала, где их никто никогда не увидит. Не должен увидеть.
Ром заскулил. Он не хотел на них смотреть. Не хотел оказаться здесь, не хотел знать, кто был захоронен под этими крестами втайне от чужих глаз.
Но он был здесь. И он знал.
Две могилы принадлежали Оливеру Оркриджу и его жене - на её холмике лежал букетик увядших полевых цветов. Теперь Ром разглядел и его. А две другие...
Цветы. Откуда они тут? Понятно, откуда. Кто-то принёс и положил. Цветы завяли, но ещё не высохли, а значит, были сорваны не так уж давно.
Ром заскулил громче.
- Я случайно провалился. Случайно... - прогнусавил он.
