Я взбесилась. И раздавила его телефон ногой. Прыгала на нем. Мое отчаянье видели все. Папа начал закипать в порыве ярости и собирался наорать на меня. Я его опередила. Просто наболело за минувшие три года. Накипело. Обида завладела моим сознанием. Жгучая неприязнь к человеку, который отмалчивается в сторонке. Мама посвятила ему всю жизнь. За свои деньги он удосужился организовать ей достойные похороны. Нет, это сделали за него, пока он сидел дома и строчил сообщения своей женушке. И сейчас человек, который осмелился назваться моим отцом, собирается накричать на меня за то, что я прекратила эту нелепость. Вместо него заставила телефон наконец заткнуться! Мне надоело молчать. Пора сказать папе, какого я о нем мнения.

— Это ты во всем виноват! — тыкнула в него указательным пальцем я и с лютой ненавистью в голосе продолжила, — Если бы не ты и твоя жена у нас все было бы по-другому! Мы были бы в сто раз счастливее. И мама бы не умерла! Даже сейчас ты не можешь выключить телефон из уважения к ней! Лучше бы ты умер вместо МОЕЙ МАМЫ!

Я убежала, забрав свою куртку! Я посмотрела на своего отца, как на таракана, мечтая раздавить его вместе с телефоном. Сцена удалась. На улице я начала бродить по вечерней Москве. Нашла какой-то парк. Я понятия не имела, в какой части огромного мегаполиса нахожусь. Главное — подальше от папаши. Села на скамейку. Зарыдала. Никто даже ко мне не подошёл, хотя было давольно многолюдно. Отлично. Ещё и дождь пошёл.

В ресторан я вернулась спустя час или два. Мокрая насквозь. Я дрожала от холода. Искал ли меня папа? Наверное, да. Раз он первый подлетел ко мне, когда я вернулась. Хотя до этого разговаривал с тетей Катей. Спрошу у Макса. Мой тихоня-брат любитель подслушивать все самое интересное. Стыдно ли мне после этой сцены? Нет, пусть я и выставила напоказ все наши семейные дрязги. Это позор не мне. Позор человеку, которые набрался наглости выставлять себя моим отцом. Я не жалею.

Папа обнял меня, прижал к себе очень крепко. По нему явно было видно, что мои слава очень задели его всеобъемлющее эго, но я безразлично ко всему отнеслась. Все слезы выплаканы на улице. Теперь на душе стало тяжело и от этого пуста. Меня защитным куполом накрыло безразличие.

— Отпусти. — холодно сказала я, — Я тебе не дочь, чтобы ты имел право меня трогать.

Этим словам я научилась у взрослых. Такое чувство, будто за эти сутки я стала сорокалетней теткой. Так даже лучше. Папа отстранился и посмотрел на меня. Мои глаза — пустые, безжизненные стекляшки. Я поняла это по отцовскому шокированному лицу. Он нервно сглотнул, виновато поджал нижнюю губу. Тебе нечего сказать. Никак не можешь найти слова. Я могу сделать это за тебя:

— Отвези меня домой. Или куда ты там собираешься меня отправить? Мне все равно.

— Я никуда тебя не отправлю, Полин. — дрожащим голосом ответил он и положил руки мне на плечи, — Снимай куртку, а то заболеешь.

— Мне все равно. — абсолютно безразлично буркнула я и позволила папе аккуратно снять с меня верхнюю одежду.

— Ты не хочешь жить со мной? — спросил папа, накидывая на меня свой пиджак.

— Мне все равно. — монотонно отвечаю я и отворачиваюсь, а гости, оказывается, ушли, — Дальше будет хуже.

— Не будет, я обещаю. — тихо опровергает мои слова папа, — Хочешь жить втроем: ты, Макс и я? Хочешь, будем путешествовать, пока не надоест? Ты же мечтала побывать во всех Диснейлендах мира. Помнишь?

Это было словно в другой жизни. Я вспомнила, как четыре года назад просила свозить нас всех в Диснейленд. Только мы вчетвером. Это говорила совсем другая Полин. Не я.

— Уже все равно. — безинициативно прошептала я.

Папа выпал в осадок. На него смотрел не его веселый и шкодливый ребёнок. Презрение и ненависть к нему читались между моих слов. Мне уже все равно, правда. Моя семья развалилась. Правильно училка по музыке говорила, что ничего путного из меня не выйдет. Как в воду глядела.

— Полин, доченька. Не говори так. Тебе не должно быть все равно. — начинает в панике отговаривать меня папа, — Хочешь, мы останемся дома? Хочешь, никуда не поедем?

— Мне все равно. — повторяю я с лицом без эмоций и на этот раз добавляю, — Ты же все равно уйдёшь. Тебе самому все равно. Посто сделай доброе дело и отвези меня хоть куда-нибудь. МНЕ ВСЕ РАВНО ГДЕ ЖИТЬ. Ты — худшее, что может быть дальше, но всё-таки лучше детского дома.

Я правда так думаю. Папу мои слова обидели очень сильно. Так докажи, что я не права.

— Я сделаю так, чтобы тебе со мной было так же хорошо, как с мамой, хочешь? — цепляется за соломину папа и берет меня на руки.

В этот момент накатила усталость. Стало сонливо. Я слишком много плакала.

— Мне все равно. — ответила я, позволив папе нести себя до машины.

Дома я переоделась. Папа о чем-то рассказывал всю дорогу. Какие-то странные вещи, которые я не слушала. Макс и я должны были вдохновиться, захотеть эту огромную горку обещаний. Не хочу. Я не верю ему. Перед уходом из своей комнаты я услышала, как на кухне что-то упало и с грохотом шленулось на пол. Я не поспешила узнать, что это было. Только вытащив свою сумку вниз, я увидела Макса, смотрящего на крушащего дом папу. Он швырял на пол таблетки. Понятия не имею, откуда их столько. Потом папа опомнился, сказал, что мы уходим. Все. Прощай милый дом. Наверное, я больше никогда сюда не вернусь. Впрочем, МНЕ ВСЕ РАВНО.

Давно я не летала экономом. Давно, да. Наверное, последний раз, когда мне было восемь или девять. Точно, мама ещё была жива. Я на мгновение прикрыла глаза и, вот, наконец Москва. Она горела сотнями огоньков. Меня завораживает по сей день. Помню, как папа увозил нас сразу похорон мамы на своём личном самолете, тогда все казалось таким серым, но эти огоньки. Не знаю почему, мне всегда хочется думать, что они светят только для меня. Совсем впала в детство, а ведь оно кончилось восемь лет назад со смертью мамы.

Я сломалась в день похорон, но не сдалась окончательно. Да, опустила руки. Все же, если бы я не была бойцом, в Европе меня бы раздавили. Мне сейчас восемнадцать, а ощущаю я себя лет на тридцать. При этом проблемы у меня такие же детские. Я считаю, проблемы в любом возрасте все детские, пренебрегая только с законом. Вот там уже государство ставит большого ребёнка в угол, иногда пожизненно в зависимости от тяжести содеянного.

Надо заметить, что европейский воздух отличается от русского. Как там? Здесь русский дух. Здесь Русью пахнет? Мда, пахнет свежее. Загазованно. Всё-таки аэропорт. Куча людей разбирает багаж из полок ручной клади и идёт к выходу. Я иду медленно всех. Макс, мой брат, плетётся рядом. Мы привыкли идти неспеша. Вылезать из самолета и упаковываться в автобус — это экстрим. Ну да ладно.

Макс выловил для меня мой чемодан. Мы долго и нудно стояли на регистрации в Шереметьево. Скукота какая. Все говорят по-русски.

—Вот оно счастье! — взволнованно шепчу я братику. — Макс, мы наконец сможем поболтать на родном языке не только с папой, но и с другими!

— Тебя очень задолбал англ, сестренка? — усмехнулся Макс и пошёл перым на регистрацию, — Догоняй, Принцесса!

Я достаю документы и чапаю следом за братом. Придушу Макса когда-нибудь, честное слово. Мы садимся на что-то типо электрички до Москвы, не помню, как сея весьма удобная штука называется. Трясёмся в вагоне вместе с кучкой людей, забившихся по углам. Нормально, ничего не скажешь. Мы вышли. Что делать?

— Тут тебе папин «Бэнтли» не подъедет. — усмехаюсь я и достаю телефон, — Закажем такси в «Uber». Куда ж без него.

Оп, машина подъезжает. Я, если честно, без понятия, в какой части города мы вышли, но такси-то приехало, так что все ок. Нас высадили у подъезда многоквартирного дома рядом с центром Москвы. Дом, милый дом. Макс и я смотрели на детскую площадку в сквере и вспоминали, как в детстве там гуляли с папой и мамой. Я слишком мало дорожила этими минутами. Сейчас они кажутся мне бесценными. У меня была настоящая, классическая семья из родителей и детей. Так и надо жить каждому. Это дорогого стоит и измеряется не в рублях, долларах, евро или юанях. Это измеряется в беззаботных, счастливых моментов. У нас их было много, поэтому при виде скверика заболело сердце.