— Что же, если ты переживешь встречу с Кеном… — неожиданно заявил сидевший рядом с дьяволицей здоровый усатый мужик, волосатый настолько — любой Тарзан заплакал бы, а глаза отморозка зло заблестели, заметали молнии, — Я буду следующим, с кем ты пойдешь в Круг. Дерзость требует наказания! Предельная дерзость — предельного! И крайне, крайне жестокого!

Кто тут у нас? Дядюшка Леша… Чистый.

Не я контролировал эту ситуацию, лишь стараясь запомнить всех окружающих, смог видеозапись активировать. На этом возможности управления собственным телом закончились.

Повисшую на несколько секунд паузу прервал опять же мой голос!

— Слышь, Баба Леша… Ты тут шутки не шутишь? Тебе самому-то не страшно? — сделал вид, что принюхиваюсь, — Что-то дерьмом завоняло… Ты зубы чистишь? Или это от смелости? Опять же штаны коричневые, как у Петьки из анекдота перед боем… Все ясно.

А внутри меня уже трясло. Не знаю, может только за этим столом разговоры стихли, как будто кто-то выключателем щелкнул, а может и за всеми. Потому что в голове только шум пульса: бубубу-бубубу-бубубу… И невнятное сопение.

Тишину разорвал чей-то громкий хохот:

— Ай, не могу, Баба Леша! Не зря, не зря зарулил к Вилли… Такого цирка я давно не видел, — раздался пьяный веселый разнузданный голос из-за моей спины, после которого сразу же зал разорвался звуками смеха, хохота, сдавленных стонов и ото всюду неслось на все лады — «Баба Леша».

По мере накала вакханалии глаза визави наливались и наливались кровью. Но и этого мне, точнее, уроду, который сидел за рычагами управления показалось мало, потому что я опять же продолжил вещать, перед сразу затихшей аудиторией, которая откровенно ловила лузлы.

— Ты бросаешь мне вызов… А девки рядом боишься, глазки поднять не можешь! Мнешься, тебе хочется на сиськи посмотреть, которые она демонстрирует всем желающим, вот только жутко… Боец… Без яиц! Ты хоть знаешь, что с женщинами делать нужно? Или опыт только с мужиками? Оно и понятно, это же надо такое имя выбрать — Баба Леша… Еще бы Бабкой Лешкой назвался! — заявил я, а из окружающих никто не спешил поправлять меня, что в общем-то имя врага было «Дядюшка Леша».

На будущего смертельного противника стало страшно смотреть, он открывал, как рыба беззвучно рот, хватая воздух.

— И знаешь… Зря ты вступился за Голубца. Потому что я тебя уже победил, не вступая в битву. Окрестил. Дальше будет только хуже. Ты ведь знаешь, как тебя теперь будут звать в народе? В глаза не все, но за глаза, каждый. Представь, что будет, когда сначала грохну твоего любовника, а потом твою тупую башку отрублю? Войдешь в историю Норд-Сити, и пойдут байки по тавернам, как былины в древние времена, сказ о том, как чистюлю Бабу Лешу с грязной жЕпой, завалил Черный за дешевые понты. Нравится картинка?

Товарищ дышал сипло, громко, через нос. Как бы Кондратий его не хватил… И почему он не бросается на меня с яростным ревом?

— Но еще будет страшнее для тебя, если победишь. Станешь Дантесом и, каждый представляя тебя знакомым, добавит: «вот она — эта паскудная Баба Леша, которая такого хорошего парня, шакалка, завалила. А за что? Он их гей-альянс раскусил! И выступал против зарождающейся в Норд-Сити гомократии! Стаф — красавчик, отправил к праотцам его милого друхха, а влюбленное сердечко не выдержало, вот решил отомстить. О, времена, о, нравы!.. Раньше бы не позволили плодить массовый пидарасизм на Севере, и куда только сэр Лютер смотрит».

Деятель, если бы у него свисток, то выдал бы звук — ни один паровоз рядом не стоял. Но почему меня еще никто не грохнул? Или все рассказанное до этого про отношения к черным — байки? И управляющий моим телом урод нарочно на законодательной основе под молотки пускал? Через смертельную битву в Круге?

— А почему этот голубец-то? Ты откуда знаешь? — недоуменно спросил Вилли, вроде бы, как недоверчиво, но сразу отодвинулся от первого бузотера. Сделал вид, что он его не знает вроде бы. Тот же сидел красный, куда тем вареным ракам.

— Так он этого и не скрывает. По-японски Аой — это голубой, ну, Кен типа меч, как тот же Кладенец, вот и получается… Голубец! — и ведь схавали! И ведь логики в этой цепочке ноль целых хрен десятых, «неправда, зато складно», — вспомнилось мне изречение, волосы на затылке шевелились от ужаса, — Накрасился вон, губки бантиком… А так, хорошо хоть заднеприводным не представляется. Вы же с ним еще за одним столом сидите… — с укоризной поцокал языком я.

— А Баба Леш… тьфу ты… Дядюшка Леша здесь, каким боком? — это спросил второй тип, который до этого удержал Аойя.

— Как каким? — даже удивился мой рулевой, — Ты посмотри сам, какая с ним рядом женщина сидит, а он грязную ручонку под стол спрятал и к своим чреслам тянется… Вопрос, зачем он их теребит? Тем более у всех на глазах? — а вот я нормальный был уверен, что искал тот трясущимися от ярости пальцами рукоять ножа или кинжала! Кто, кто меня контролирует?! Что за мразь?! — Тут такая женщина, такая женщина, мне бы такую… — последнее произнес мечтательным голосом, процитировав какую-то песню или стих, а затем совсем ушел в отвяз, — Аромат ее волос я ощущаю даже здесь, а этот тонкий-тонкий запах духов, может свести с ума любого мужчину. Посмотри на ее глаза, только не вглядывайся в глубину, сразу пропадешь, забудешь все. Там пламя, там огонь, который сейчас, будто в углях костра, прячется за милыми смешинками, но готов в любое время не только спалить все вокруг в страсти, но согреть, подарить жизнь. Заставить любого бросить к ее ногам целую вселенную. Губы, которые созданы, чтобы их покрывали поцелуями… Опускаясь ниже, к изящной шее…. Брать эту женщину можно всегда, как в первый раз, потому что насытиться ею невозможно. Что может быть лучше для мужчины? А эти… голубцы… один мямля, второй… да, вон, посмотри сам, блин. Чего ты там ручкой шерудишь, Бабка Лешка?! Не стыдно?

Замолчали все. И только Никодим поднял голову к потолку и беззвучно хохотал так, что трясся всем телом. Как-то даже задышал невнятно…

И тут раздался голос дьяволицы:

— Знаешь, черный, я тебя убивать не буду. Пока не буду. Хотя наговорил ты столько, что надо бы… сразу и на месте. Запомни «девки» и «бабы», где угодно, но не среди Дьяволиц, — сказала чуть с хрипотцой, виновница моего спича, — Поступлю я с тобой очень жестоко, очень. Просто влюблю в себя. И ты будешь мечтать обо мне всегда, о ночи со мной, ревновать к каждому столбу, терзаться… и сломаешься в итоге. Да, то, что я предупредила о будущем, ничем тебе не поможет. Запомни это…

— Ошибаешься, — спокойно перебил, посмотрел пристально в ее глаза, меня неведомая сила тащила дальше. Я же настоящий пытался найти чертов ручник, тот стоп-кран, дернуть его нахер! Вниз, до талого! Но не мог. Оставалось только отстраненно констатировать, холодея от ужаса. А хотелось заорать в голос, отчаянно: «забудьте, что я говорил, это не я! Не я!», — Пройдет немного времени, и ты, будешь искать в каждом встреченном мужчине меня, но находить лишь бледное отражение. Ты будешь лить слезы в подушку ночами, потому что счастье было так близко. Очень близко. Но не смогла удержать… приковать… И виновата ты сама. От этого еще больнее. И, когда я буду приходить пропахший смертью и кровью, ты будешь бросать всех, все и вся… Будешь тянуться к настоящему. А затем, провожать, и плакать, и ждать, и надеяться, и верить. И мечтать. Мечтать, что я вернусь. И, может, так и случится. Но дороги Великого Холода тернисты, полны опасностей, а настоящие мужчины всегда выбирают именно их… Мы живем не юбками, хотя как никто другой ценим настоящую красоту и гармонию. Мы дети битв и наслаждаемся дарами Жизни, готовясь к следующим сражениям! Всегда помни это! — назидательно поднял указательный палец я с антрацитового цвета печаткой, которое, казалось, сейчас светило тьмой.

Развернулся и в абсолютной тишине, где мерно раздавался звук только моих тяжелых шагов, медленно вышел из таверны. Не хватало только аплодисментов переходящих в бурные овации. Смог перехватить управление телом, только в комнате.