— А я ведь предупреждал… — только и мог выдавить из себя Кассиан, когда бледная, трясущаяся Манона замерла, согнувшись пополам.

Но, увидев растерянное пунцово-красное и уже совсем не такое суровое лицо Девлона, обращённое к испачканным в смеси из картошки, свинины и желчи сапогам, иллирианец едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Но военачальник Гавани Ветров должен остаться лоялен, а это после всех актов представления, устроенного Маноной, и так выглядело маловероятным.

— Девлон, выводи девочек на плац. Готовь ребят. Я вернусь через десять минут и устрою смотр, — тоном, не терпящим возражений, произнёс Кассиан, хоть мужчина и был настолько озадачен, что не сумел бы перечить.

Главнокомандующий подхватил Манону под руку и поволок к дому.

Сейчас, пока не вернулся Аз, они могли разместиться не в доме матери Ризанда, который точно занял кто-то из солдат, а в скромном жилище самого Кассиана.

На середине пути Манона уже пришла в себя и вырвала руку из хватки иллирианца. Он взглянул на неё, пытаясь понять: это её обычная бледность или лицо всё же отдаёт зеленцой?

Небольшой дом Кассиана казался заброшенным на фоне других иллирианских жилищ, откуда валил печной дым, слышалась женская болтовня и младенческие крики. Внутри было темно и неуютно. Каждый предмет плотно завернут в полотно пыли. В воздухе кружились её серые комки, потревоженные открытой дверью. Войдя, Кассиан с Маноной оказались сразу и на кухне, и в гостиной, и в спальне. Разделения на комнаты не было. Зато имелись две запасные двери, одна из которых была спрятана за старинным комодом. Наверх вела ветхая лестница, скрипнувшая даже от проникшего сквозняка.

— Я не часто тут бываю, — почему-то смутившись, буркнул Кассиан.

Но Манону обстановка волновала мало. Она с ходу упала на диван, хватая ртом воздух. Руки сжали края матраца так, что затрещала ткань. Хозяин дома благоразумно воздержался от замечаний и сел напротив. Теперь в воздухе зависли две пыльные тучи — с диванчика и с кресла.

— Ничего не спрашивай, — сквозь зубы процедила Манона. — Сама не знаю.

— Я и не собирался. Хотел, наоборот, рассказать то, что тебе нужно знать. Моё упущение, что не сделал это ещё в Доме ветра.

Иллирианец испытывал смешанные чувства. Гнев, смех, волнение и тень страха переплелись в тугой клубок, и мужчина подумывал сам развалиться на диване, оставив все дела на завтра. Манона за пять минут наворотила такого, что разгребать придётся ещё неделю. Но Кассиан сцепил руки в замок, уперевшись локтями в колени, и глубоко вздохнул.

Следующим шагом к спокойствию стала отправка Ризанду по мысленной связи воспоминания о Девлоне с заляпанными блевотиной ногами и перекошенным от ужаса и растерянности лицом. Теперь уже смех можно было не сдерживать, и Кассиан фыркнул, вызывая в памяти этот образ. Ризанд и Азриель, которые тоже никогда не видели своего наставника даже чуть смущенным, должны начать икать от смеха.

Немного распутав клубок из эмоций — по крайней мере Кассиана перестало душить веселье — он посмотрел на Манону. Та лежала с прикрытыми глазами, всё ещё вцепившись в диван, будто тот мог обернутся резвой кобылой и сбросить её на дощатый пол. Но даже в полутьме дома, куда только начали пробиваться рассветные лучи, было видно, что зелёный цвет ушёл с красивого лица, а напряжённо сведенные брови и хмурый лоб расслабились. Но спрашивать что-либо Кассиан не решался.

— Иллириания — часть Двора Ночи и наша с Ризом и Азом родина, — осторожно начал он, — но порядки здесь далеки от идеальных и даже просто приемлемых… Иллирианцы привыкли, что всё и всегда решается силой. А её они считают привилегией мужчин.

Манона чуть повернула голову и приоткрыла один золотой глаз, удивленно выгнув бровь.

— Женщина для иллирианца — это средство продолжения рода, прачка и кухарка. Им ещё не так давно не позволяли даже поднимать глаза в присутствии мужчин, не то, что говорить, — Кассиан старался оставаться спокойным, но в голову снова лезли мысли о матери. — Убийство женщины никак не наказывалось, считалось, что она является собственностью своего мужа или отца, а значит, он сам решает, как ей распорядиться: обрезать крылья, прижечь язык, чтоб меньше болтала, сломать ноги, лишив возможности бежать, или убить. Если семьи у женщины нет, значит, она принадлежит всем, кроме себя самой, что ещё хуже. Мы с Ризом уже давно пытаемся бороться с этим. Но иллирианцы упрямы, своевольны и не так преданы Двору, как хотелось бы. Каждому нововведению они сопротивляются также, как привыкли противостоять врагам. Кое-какие успехи есть, но стоит чуть ослабить внимание, как всё опять катится в Котёл, — Кассиан стиснул зубы, вспомнив, что и сегодня не видел на плаце ни одной девочки. — Сейчас запрещено резать крылья у женщин, тренировки с оружием являются обязательными для них тоже, они больше не собственность своих семей.

Манона уже открыла оба глаза и смотрела на Кассиана с очень странным выражением.

— Гавань Ветров, где мы с тобой сейчас, — это один из самых лояльных к этим изменениям лагерей. Девлон, несмотря на все недостатки, самый послушный из военачальников. Поэтому, — иллирианец подошёл к самой неприятной части разговора, — тебе… То есть, нам всем, нужно проявить терпение. Пропускай его слова мимо ушей, не унижай при солдатах, не делай его своим врагом.

Вновь взметнулась серебряная коса и сверкнуло тёмное золото глаз. Манона вскочила с дивана и наклонилась к самому лицу иллирианца так, что могла потереться носом о его щёку. Но она лишь скалилась и рычала:

— Не делать врагом? — зрачки сузились в две крошечные точки, оставляя пространство для пляшущего в золоте пламени, дыхание обжигало губы Кассиана, и он снова почувствовал странный запах железа. — Ты и твой правитель жалкие трусы.

Манона выпрямилась и отошла к окну.

— Цепляетесь за ничтожные подачки, вместо того, чтобы требовать. Что бы ни думали о себе эти букашки — они твои подчинённые и обязаны слушаться. А раз это не так, значит, ты просто не можешь их заставить. Значит, ты слаб. Жалок.

Кассиан вспыхнул и тоже вскочил с кресла, сжимая руки в кулаки. Почувствовав это, Манона развернулась к нему. Ярость на её прекрасном лице была пока единственным, но, надо признать, очень опасным оружием.

— Ты можешь глотать все оскорбления и лизать все крылатые задницы, — выплюнула она. — Но я буду говорить на понятном твоим букашкам языке. Если кто-то посмеет хоть пальцем тронуть меня или любую другую женщину в моем присутствии — лишится руки. Я не подданная вашего Двора Трусов. Ты не смеешь мне указывать.

Кассиана трясло от ярости. Он отказывался понимать, чем так прогневал Матерь, что она посылает в его жизнь подобных женщин. Сначала Неста, которая своим льдом почти разрушила его сердце, равнодушно смешивая с грязью любое слово и действие. Стоило ему понять это и вытащить занозу, как появилась новая. Но от Маноны он пока что не мог отвернуться. По многим причинам.

А она сыпала оскорблениями и упреками, будто втыкала в него иголки. В самые уязвимые места, наугад, даже не зная, насколько точно и глубоко било каждое её оскорбление.

От её слов в нем проснулись воспоминания о детстве в иллирианском лагере, когда кроме бесконечных унижений он не слышал ничего. Он был недостоин даже ненависти — одно только презрение. Сын лагерной прачки и неизвестного солдата, не потрудившегося вовремя вынуть член. Выброшенный в лужу грязи, вынужденный каждый день своей жизни, каждый свой вдох выгрызать зубами и выбивать кулаками. Потом долгие годы выучки, то есть, бесконечных драк, крови, боли, голода и унижений. Из этого кромешного ада ему помогли выбраться только собственная сила и Ризанд. И вот снова, спустя столько лет, он должен глотать унижения, только потому, что это теперь называется дипломатия.

А Манона как плеткой, вечной спутницей его детских лет, хлестала своими словами, и притом сама была настолько тощей и слабой, что рассветные лучи буквально проходили сквозь её болезненно напряжённые ладони.