— Я слышал, что старик Форстер умер в столице, а своё состояние оставил на усмотрение совета по делам общественности и Хистории, — Леви постукивает пальцем по столу и вздыхает. — Ну надо же. Жаль, в моё время не было таких щедрых богачей, дающих приют шпане из Подземного города.

— Так вы жили в столице вместе с Флоком? — спрашивает Фалько у художницы.

— Несколько лет, да. Но мы, сироты, не бездельничали. Помогали по дому, на кухне, в саду…

— Тц… Грязной работой занимались? — замечает Леви. — А это точно был бескорыстный порыв?

— Главное, что к нам хорошо относились, — настаивает девушка. — Мы не стали бродягами или умерли под землей, в нищите. Но настало время, когда стены дрогнули, а потом вся эта история с королевской семьёй и Эреном… Господин Форстер покинул этот мир, и мы разбрелись, кто куда. Я осталась совсем одна. Я неплохо рисовала, хотела поработать в газете, но, когда стало известно, что Марли придут и уничтожат Парадиз, не смогла усидеть на месте…

— Всё это, конечно, интересно, но ответь уже на мой вопрос, — Леви выпрямляется и чуть наклоняется над столом. — Какого чёрта ты похожа на Кушель Аккерман?

Девушка ловит его пристальный взгляд, не отводит глаза. Её лицо становится почему-то печальным, а голос звучит глухо:

— Господин Аккерман, я понятия не имею, почему похожа на вашу маму. Я знала всю свою родню, и никто из них прежде не видел солнечного света. Они были… хорошими людьми с тяжёлой судьбой. Я любила их, вот почему оставила фамилию отца.

— Тогда зачем?

— А?

Леви опирается на локоть правой руки и повторяет:

— Зачем ты всё это делала? Нашла Микасу, семью Блауз, вышла через них на моих ребят? С какой целью?

— А вы думаете, на Парадизе никто ничего не знает? Дальние родственники Флока связались со мной пару лет назад, пока я ещё была в пределах досягаемости. Когда Эрен уничтожил титанов и расправился с населением Марли, мы всё узнали о Флоке и… я решила… я решила, что не оставлю его историю недосказанной. Я решила, что его неверные решения не растаят в воздухе, будто дым. Клянусь, иной цели у меня и не было! Семья Блауз помогла мне пережить эту тяжесть… когда близкий некогда человек, ставший монстром, не исчезает с лица земли бесследно… он оставляет за собой след, по которому приходится идти и нам.

Окружающие смотрят на неё, и каждый думает о своём. Леви просто молчит. Он снова берётся за кружку и пьёт чай, анализируя заодно слова художницы.

— История Микасы и остальных меня очень тронула. Я захотела разобраться… и я это сделала. — Девушка вдруг смотрит на Габи и улыбается. — Прости, что не рассказала сразу. Я подумала, вы возненавидите меня, да и так было легче. Я приехала сюда, чтобы встретиться со своими земляками и подарить им хоть капельку радости. Ведь они, и вы, конечно, спасли меня. Я стала свободна, в том числе и от последствий действий Флока, благодаря вам всем. Спасибо. Господин Аккерман, мне было примерно четырнадцать, когда вы покинули Подземный город, чтобы вступить в разведкорпус. На тот момент Форстер уже забрал меня наверх, но прежде я видела вас и ваших друзей издалека. Вы парили под куполом пещеры на УПМ, а я стояла внизу, разинув рот — мелкая оборванка — в страхе и восхищении. Мне казалось, что если существуют такие смелые люди, как вы, то и я должна быть смелой. Благодаря вам я доверилась господину Форстеру и ушла за ним.

Она вдруг вскакивает, отодвигая стул, подходит к Леви и кланяется перед ним, что есть сил, низко и долго. За столом все немеют, даже Леви чувствует себя неловко. Он чешет подбородок, пытаясь хоть как-то это скрыть.

— Ну хватит уже, что ли. Иначе лбом пробьёшь тут пол.

— Ой, дядя Леви, вы смутились? — шепчет Габи, прижимая ладонь к губам.

— Ещё раз меня так назовёшь, и я за себя не отвечаю… Эй, художница, сядь уже на место.

— Мы чуть не забыли! Подарки! — Фалько вскакивает и тянет за собой Габи. — Они остались в гостиной. Мы сходим, принесём!

Пока дети бегают в дом, художница усаживается на место. Леви пристально следит за ней: девушка теребит в пальцах край рукава и отводит взгляд. У неё покраснели щёки, и улыбка стала теплее. Она даже кажется куда красивее, чем та женщина на рисунке из документов, портрет его матери, сделанный кем-то из жителей Подземного города.

Леви уже совсем не помнит свою мать, лишь тот день, когда в их жалкую комнату в борделе пришёл Кенни и забрал его. Она была мертва, Кушель, и в последний раз, когда Леви бросил свой взгляд на неё, она была хладным уродливым трупом. Кенни твердил ему всё забыть, и Леви послушался. Но сегодня, когда появилась эта странная художница, считай, его товарищ по несчастью, ему захотелось вспомнить, хотя бы ненадолго, свою настоящую мать…

— А знаете, ведь человеческая физиология до сих пор не изучена досконально, — произносит Оньянкопон с улыбкой. — Теперь, когда проклятье Имир исчезло, у нас будет больше возможностей разобраться в собственной природе. Я как-то слышал, что время от времени похожая структура костей может повторяться, при том без кровных связей.

— Вы так думаете? — спрашивает девушка, и её глаза загораются любопытством.

— Я верю во врачебную практику. Ничто уже не уникально в этом мире. Возможно, где-то далеко отсюда есть такой же хмурый парень, как он, с точно таким же лицом, — и Оньянкопон, улыбаясь, указывает на Леви, сидящего напротив.

— Вот как. Занятно.

Он и художница вдруг смотрят друг на друга, затем также синхронно отводят глаза. Прибегают Фалько и Габи. Они тащат что-то в чехлах, под которыми Леви угадывает очертания холста. С торжественным возгласом Габи срывает ткань и держит перед собой картину с пейзажем. Все принимаются разглядывать её с особой тщательностью, и только Леви не сразу решает приблизится. Он узнаёт на красочном пейзаже родные места на Парадизе. На другой картине, что поменьше — здание кадетского училища на фоне заката.

Пока ребята и Оньянкопон разглядывают творения художницы, девушка подходит к Леви, стоящему чуть поодаль. Он опирается на трость и оборачивается.

— Надеюсь, вам понравилось, — улыбается она, сцепив за спиной руки. — Хотя, честно говоря, по вашему лицу я не могу понять.

— Мне… понравилось. Спасибо. У тебя… э-э-э… талант.

Она хихикает, довольная собой или же его словами, а Леви не знает, что и думать теперь. Затем она вдруг слегка пригибается и шепчет возле его лица:

— Это ещё не всё. Идёмте, я оставила её в сумке, в гостиной.

Леви в удивлении приподнимает бровь, но всё же без лишних слов ковыляет за девушкой в дом. В это мгновение Габи, глядящая на них, толкает Фалько в бок локтем:

— Посмотри! Говорила же я тебе! И как удачно сложилось, что они из одного города. Им будет, о чём поболтать.

— А тебе не кажется, что это уже слишком? Господин Леви не разрешал тебе лезть в его личную жизнь…

— Какая личная жизнь в этой дикой местности? Страшно подумать, как ему здесь одиноко!..

Тем временем, в просторной светлой гостиной, где пахнет фруктами и свежестью, художница достаёт из своей походной сумки третью картину. Она меньше, чем остальные, и завёрнута в тонкую ткань… с эмблемой «крыльев свободы». Леви просто делает вид, что это его ничуть не трогает. Наблюдая за тем, как девушка разворачивает очередной подарок, он чувствует лишь, как поскрипывают доски в полу у него под ногами.

— Честно, я волновалась, когда писала её. Пришлось множество архивов перерыть и поговорить с кучей военных, но они мне очень помогли. — Девушка разворачивает перед Леви картину и встаёт так, чтобы он мог её рассмотреть. — Как говорится, чтобы собрать изображение воедино, нужно… все кусочки расставить по местам.

Перед Леви портрет. Точнее, двойной. Весьма реалистичный портрет. И чем дольше он всматривается в изображённых на нём людей, тем труднее ему держать себя в руках. Но щемящая в сердце тоска неожиданно уступает место чему-то светлому, тёплому, как будто он снова ощутил это — когда впервые в жизни покинул стены и увидел бескрайнее небо. Когда он почувствовал себя свободным.