— Что ж, ясно. Ладно, я не злюсь, просто слегка разочарован, что вы настолько недальновидны…

На его слова дети отвечают дружным недовольным возгласом, но в этот момент в столовую, утирая влажное лицо полотенцем, входит художница. Она благодарит за возможность умыться и отдаёт Фалько полотенце. Леви смирно наблюдает, как она осторожно садится за стол, и замечает, что её до сих пор потрясывает.

— Я пойду, помогу Оньянкопону на веранде, отнесу подносы, — бросает парнишка и торопится наружу.

Габи с сочувствием поглаживает художницу по спине, о чём-то тихо шепча, затем уходит следом на веранду. Леви молча стоит на месте, не шевелится. Теперь он лучше может разглядеть её, эту странную особу, которую родня Саши и даже тихоня Микаса впустили в свой дом: у неё непривычно загорелая кожа, видимо, она всё-таки действительно путешествовала какое-то время; тускловатые тёмно-зелёные глаза, прямой нос и тонкие розовые губы; её волосы тёмно-каштанового цвета едва достают до плеч, они ровно подрезаны и аккуратно уложены; Леви отмечает, что она на редкость худая, но одета хорошо — длинная серая рубашка под лёгкой распахнутой курткой, узкие брюки и ботинки. Когда он впускал её в дом и провожал до ванной комнаты, успел приметить, что она выше него примерно на полголовы.

В целом у Леви складывается о ней нейтральное впечатление. Но всё бы ничего, только до чего же странно, что она показалась ему такой знакомой. И только сейчас он понимает, по какой причине. И впервые за долгое время, пока он тут «на пенсии» пылью покрывался, ему становится любопытно.

Вздыхая, он берёт чистую кружку, наполняет её водой из кувшина и неторопливо подходит к столу. Протягивает кружку, крепко удерживая её за верхнюю часть тремя уцелевшими пальцами, и произносит:

— Вот, держите. Надо больше пить после такого.

Наконец, он видит, как оживляется это до боли знакомое неподвижное лицо, и девушка с благодарностью забирает кружку.

— Мне так жаль, что я испортила те кусты возле дома, — бормочет она позже, допив. — Надо было попросить остановиться по дороге, но мне было неловко.

Леви смотрит на неё сверху вниз, его взгляд ничуть не меняется.

— В итоге всё равно неловко, — говорит он.

И она вдруг смеётся, вернее, хихикает в ладонь, затем поднимает к нему глаза, ещё улыбаясь, а Леви кажется, будто это наваждение накрывает его с головой. Ему любопытно до такой степени, что он больше терпеть не в силах.

— Так откуда вы? — спрашивает он.

— А?

— Откуда путь держите? Где родились?

Она задумывается, глаза бегают, будто она ищет в голове верный ответ, и Леви ясно понимает, что ей просто не хочется говорить.

— Мы случайно раньше не встречались? — он хмурит брови. — Такое ощущение, что я вас знаю. Но не могу вспомнить.

— Вряд ли мы встречались, — она беспечно пожимает плечами. — Последние годы вас куда только не забрасывало, верно? Так что сомневаюсь, что наши пути пересекались.

Она снова улыбается ему и говорит:

— Я бы точно запомнила!

Леви начинает понемногу чувствовать растущее раздражение. Она скрывает что-то и молчит, и это его беспокоит.

— Что ж, ясно.

Странно, но глядя на него она не перестаёт улыбаться. Габи говорила, что она немногословная и чаще всего хмурая, а сейчас ведёт себя иначе. Если бы эта балбеска Ханджи была тут, она сумела бы её разговорить. Чёрт. Леви устало вздыхает и ненадолго прикрывает глаза.

— Вам нехорошо? — спрашивает художница.

В маленькое окно столовой стучит Фалько, улыбается и машет рукой. Мол, всё готово.

— Нас ждут снаружи. Однако прежде, чем выйти, хочу попросить вас пройти со мной. — Леви опирается на трость и идёт по направлению к лестнице. — Я хочу кое-что вам показать.

— О, да, конечно, господин Аккерман!

Художница тут же вскакивает и идёт следом. Леви ничуть не смущается, когда ему приходится медленнее обычного подниматься на второй этаж. Он пропускает девушку вперёд, и она ждёт его наверху. Затем он ведёт её по полутёмному коридору в комнату, где устроен его кабинет. Там Леви открывает дверцу одного из комодов, достаёт потрёпанную годами папку и отцепляет крепление, чтобы её открыть.

— Подойдите.

Художница встаёт рядом, и он листает перед нею какие-то документы, затем останавливается на рисунке — набросанное чьей-то рукой изображение молодой женщины уже слегка выцвело, но её лицо и черты всё ещё отлично угадываются. Длинные тёмные волосы, спадающие на плечи, острые черты лица. Она очень напоминает их, семью Аккерманов. Пару минут художница с тупым удивлением разглядывает этот портрет, пока Леви наблюдает за её реакцией. Затем он встаёт так близко, что их локти почти соприкасаются, но его это ничуть не волнует.

— Мы же с ней похожи, — бормочет художница, слегка нахмурившись. — Нет, можно сказать, это словно я, только рисунок явно давний. Откуда он у вас?

Когда она отводит взгляд от рисунка и встречается с его глазами, Леви смотрит на неё так пугающе пристально, что любой нормальный человек, не знающий его, вмиг потерял бы самообладание. Но она не робеет, не боится даже, лишь удивляется.

— Вот, почему ваше лицо кажется таким знакомым. — Шрамы на лице Леви становятся заметнее, его правый глаз кажется совсем прозрачным. — Перед тем, как окончательно покинуть место, где я родился, я забрал эти документы из одного борделя в Подземном городе, на Парадизе. Им уже много лет. Уж не знаю, совпадение это или какая-то шутка, но я хочу знать… Почему у вас с моей матерью одно лицо?

Минут через десять пятеро чужих когда-то друг для друга людей сидят за одним круглым столом, скрытым под навесом веранды дома на холме. Погода стоит отличная, и почти нет ветра. На столе, укрытом очаровательной белой скатертью, чай и закуски. Правда вот молчание царит немного неловкое, пока Леви, преспокойно попивая из своей кружки, глядит мрачным взглядом на художницу. Ей не хочется ни поднимать головы, ни говорить о себе, и всё же одного этого взгляда отставного капитана хватает, чтобы заставить человека говорить.

— Я не решалась признаться в том, что тоже родилась на Парадизе, потому что он уже давно перестал быть для меня родным домом, — начинает художница, пока остальные смотрят на неё. — К тому же, я всё ещё не знала, можно ли вам доверять. Да, не весь мир ещё терпелив к эльдийцам с острова. И в свой адрес я часто слышала нелестные слова. В этом мире тяжело доверять незнакомцам.

Она поднимает глаза к Леви.

— Вы-то меня понимаете.

Он молчит, ставит кружку перед собой и, скрещивая руки на груди, откидывается на спинку стула.

— Я родилась на Парадизе, как и господин Аккерман, в Подземном городе.

Никто не замечает, но Леви на мгновение меняется в лице. Он упрямо сжимает губы и ждёт.

— Мне повезло больше остальных, — продолжает художница. — Когда отца зарезали в вонючем переулке, на одном из нижних уровней, из-за какой-то мелочи, моя мама поклялась, что непременно вытащит меня и младшую сестру наверх. Но она не успела. Болезнь забрала её в тот год, как и десятки других, кто не мог позволить себе лечение. А потом и сестра… Я просто оказалась той, кому повезло. Однажды пожилой господин спустился из столицы, подкупив охрану на пропускном пункте, и попросил привести ему оставшихся после эпидемии сирот. Среди семерых детей была и я. Я оказалась самой дохлой, но он всё равно забрал меня наверх. Тот пожилой господин по фамилии Форстер был уважаемым в столице человеком, и взял под опеку группу сирот из Подземного города, чтобы заработать себе добрую репутацию, а также агитировать в пользу привлечения внимания общественности к низшим слоям.

— Секундочку, ты сказала, господин Форстер? — прерывает её вопросом Леви. Художница кивает. — Не тот ли Форстер, у которого был внук по имени Флок?

Габи и Фалько таращатся то на Леви, то на художницу. Многое теперь начинает сходиться воедино. Девушка смотрит на свои сложенные на столе руки.

— Я знала Флока, росла с ним рядом, в их большом доме, — она печально улыбается. — Он ведь был хорошим парнем, правда. Трусоватым иногда, иногда задирал младших… Мы часто играли вместе. Я была титаном, а он — маленьким солдатом… Знаете, многие считали его деда эгоистичным снобом, но на самом деле он заботился о нас, о сиротах, поднявшихся из грязи. Он находил время для каждого, и мы… его любили. Мне было пятнадцать, когда Колоссальный титан появился у стены Мария. До этого я четыре года жила, будто в сказке. Но даже с падением стены господин Форстер позаботился о нас, не бросил. И когда его единственный родной внук записался в разведкорпус, его хватил удар. Флок не послушался деда… и ушёл.