— Эй, Жан, ты вообще как? — Конни подскакивает к другу и буквально отцепляет его от художницы. — Давай я отведу тебя в дом, полежишь чуток…

— Да-да, идея отличная… пойду блевану заодно.

Остальные хохочут, пока Леви пытается мысленно прикинуть, где в доме после этой знатной гулянки разместить гостей на ночь. Не проходит и часа, а Пик уже начинает дремать, уронив голову на руки. Габи и Фалько шепчутся о чём-то своём, когда неожиданно, сидящий до этого смирно Райнер вдруг вскакивает на ноги и пытается вызвать Леви на бой. Вернее, на бой на руках. Те, кто ещё способен здраво мыслить, пытаются его отговорить, но упёртый Райнер настаивает на своём.

— Я как-то раз слышал, что вы были лучшим в этом деле. Слухи ещё из Подземного города пошли. Так что, готовы? Или уже не осталось былых силёнок?

— Т-ты чего удумал?! — Армин тянется через весь стол, пытаясь ухватить Райнера за руку. — Сядь уже! Ты пьян!

— Ну давай, — Леви пожимает плечами. — Но потом не жалуйся.

Им хватает и двух подходов, чтобы понять, кто здесь лучший. После второго проигрыша Райнер похож на шокированного мальчишку, которого по его же глупости ограбили в переулке. Когда он начинает возмущаться и говорить о реванше, игнорируя всеобщие просьбы успокоиться, неожиданно кто-то толкает его в спину, скручивая руки позади, и Райнер падает на стол, едва не задевая лицом чью-то тарелку.

— Господин Браун, возьмите себя в руки. Вы пьяны. — Верена держит его на удивление крепко, надавливая локтём на его поясницу. — Сейчас я отпущу вас, и вы сядете на место, хорошо?

— Л-ладно…

Под общее удивление художница отстраняется, и Райнер, извиняясь, плюхается на свой стул, почти разбудив Пик.

— Надо же! И откуда столько сил в тщедушном тельце? — произносит Леви; он смотрит на Верену, пока она усаживается на место Жана. — Неплохой приём.

— Просто я достаточно прожила одна, чтобы уметь за себя постоять, — отвечает она.

— Нормальный боец, — бормочет себе под нос Энни, но так, чтобы никто не услышал, затем опрокидывает очередную порцию алкоголя.

Немного времени спустя, кое-как уложив большую часть ребят на первом этаже дома, Леви и Оньянкопон наблюдают с веранды, как дети и Верена прибирают со стола. Издалека уже явственно слышатся раскаты грома, и на горизонте то и дело сверкают молнии. В воздухе заметно пахнет приближающейся грозой, но Габи и остальные не торопятся в дом. Им не хочется спать, хочется ещё немного понаблюдать ночь в тишине и покое.

— А она славная. Не без странностей, конечно, но милая, — замечает Оньянкопон вдруг, когда иные темы для разговора просто иссякают. — Знаешь, почему она не дала Брауну задираться? Чтобы он оставил тебя в покое.

Он опирается на поручни веранды и, улыбаясь, смотрит, как Верена с детьми носится вокруг стола, смеясь над какой-то глупостью. Леви сидит рядом с ним в своём кресле.

— К чему это было сказано?

— Да так… Боже, Леви! У тебя что, дыра вместо сердца? Нравишься ты этой дамочке.

Отставной капитан даже не смотрит на собеседника, но в ярком свете лампы над их головами Оньянкопон явственно замечает на изувеченном шрамами лице смущение.

— Вы с ней славно смотритесь вместе, — говорит он как бы совсем буднично.

— Хм, ну да. Превосходно. Я обожаю выступать в роли дополнения к людям, — отвечает Леви саркастично, притом потрясывая правой рукой без двух пальцев. — Раньше я был просто коротышкой, а теперь ещё и с полным набором всяческих увечий. Не смеши меня. Я ей вовсе не нравлюсь.

Оньянкопон едва сдерживается, чтобы не высказать вслух всё, о чём он думает. Леви, может быть, и сильнейший солдат человечества, но он до сих пор остаётся самым вредным парнем, какого только можно поискать. У него действительно мало опыта в общении, не говоря уже о женщинах. Но что-то подсказывает Оньянкопону, что в любом другом случае Аккерман был бы куда смелее. Леви не из тех людей, кто стесняется своих шрамов или смущается хромоты. Видимо, всё дело в ней, в женщине. Наверное, она-таки его чем-то задела. Оньянкопон улыбается, глядя на Габи. Девчушка оказалась права. Этим двоим просто нужен был хороший повод.

— Ну не всё же так безнадёжно! — говорит мужчина. — Ты ещё можешь очаровать её парочкой своих коронных финтов!

Леви смотрит на него с откровенным подозрением:

— Чего, прости?

— Ну все эти ваши военные приёмы, главные фишки разведкорпуса, а? Как тебе? Девушки любят гибких парней! Как поставим тебя на ноги, совершишь пару полётов на своём стареньком УПМ, и дело в шляпе.

— Почему говоришь ты, а стыдно становится только мне?

Леви, кажется, искренне не понимает, почему Оньянкопон начинает смеяться. Конечно, он шутит. Он не сваха, да и Аккерман свою голову на плечах имеет. Только вот он не знает, что перед тем, как снова сюда приехать, художница то и дело болтала о нём, так что Габи, которой лишь повод дай, обо всём догадалась. Порой, взрослые не столь дальновидны и проницательны, как дети. Но Габи уже знает, что Фалько в неё влюблён, и сама, кажется, ничуть не смущается.

— Вот уж странно! Чего ты тогда полвечера взгляд от неё не отводил?

— Тебе померещилось, — Леви не сдерживает ухмылку. — Просто мой правый глаз сильно косит.

— Нет, приятель. Тут ты меня не обманешь.

— А что мне оставалось? За этой дурёхой только и делай, что присматривай. Это моя дурацкая привычка ещё со времён разведкорпуса. — Леви смотрит куда-то вперёд, затем на свою изувеченную правую руку, и его голос становится совсем тихим. — За каждым из них приходилось присматривать, пока кто-то не умирал в пасти титана… И эта девица. Сказала как-то, что хотела пойти с Флоком на службу. Вот чокнутая!.. Она неуклюжая. Того гляди, споткнётся или расшибёт себе лоб. Я не хотел, чтобы она испортила всем вечер. Хватит и одного инвалида в этом доме.

Оньянкопон очень внимательно глядит на Леви, долго что-то обдумывает, затем кивает собственным мыслям и улыбается.

— Да, приятель. Как скажешь.

Примерно полчаса спустя Верена стоит в полутёмном коридоре и долго всматривается в портрет Эрвина Смита и Ханджи Зоэ. Она немало усилий приложила, чтобы воссоздать их лица на холсте. Тогда она несколько месяцев провела на Парадизе, общаясь с дальней роднёй Флока и военными. Даже кое с кем из йегеристов, хотя её предупреждали о возможной опасности, ведь эти ребята шутить не любят и всерьёз настроены переманить в свои ряды любого новичка. Но игры в политику оказались ей неинтересны.

Когда портрет был закончен, первой, кто его увидел и оценил, была Микаса. Лишь взглянув на картину, она разрыдалась, попросила простить её и два дня не выходила из дому, не соглашаясь на разговор. Слишком мало времени прошло тогда со дня, когда жизнь Эрена Йегера оборвалась. И Верена всё понимала. Наверное, реакция Микасы оказалась той самой гарантией, что её работа выполнена хорошо.

— Ну и чего ты там забыла, в темноте?

Верена оборачивается на голос хозяина дома. Леви стоит возле лестницы, ведущей на второй этаж, опирается на трость, в другой руке держа свечу. В комнатах уже совсем тихо стало, видимо, остальные заснули. Только кто-то очень тихо похрапывает, наверное, Райнер или Жан.

— Поможешь? — спрашивает Леви, и Верена кивает.

Она помогает ему подняться наверх, хотя раньше он никогда о подобном не просил, и ей кажется, что всё дело в выпивке. Мужчина опирается на неё, и Верена изо всех сил старается не споткнуться случайно, иначе они вместе полетят с лестницы вниз. В его спальне окно зашторено и постель всегда аккуратно заправлена. Обычно он на ней не спит. Но сегодня Леви усаживается на самый край кровати, откладывает трость в сторону и долго-долго молчит. Верена чувствует внезапную неловкость, и она не уверена, стоит ли ей попрощаться или уйти без лишних слов. Она даже не уверена, хочет ли уйти.

— Что ты теперь будешь делать? — звучит, наконец, его внезапный вопрос.

Она думает недолго:

— Видимо, поищу себе на ночь коврик помягче и лягу спать… — когда их с Леви взгляды встречаются, Верена понимает, какую глупость сморозила. — Ох, вы о другом! Ну, кто-то говорил мне, что на Парадизе открывается всё больше учебных заведений с тех пор, как приюты получили поддержку Её Величества… Это был бы неплохой вариант для меня.