— Это нормально, что парень высказался, — замечает Оньянкопон. — Станет легче. Пока вы не вернулись домой, нужно снять всё напряжение.

Армин утыкается виском в кулак и прикрывает ненадолго глаза:

— А ведь Конни во многом прав. И пусть эта правда причиняет боль, лучше уж так… Мы ведь действительно эгоисты, и сами того не замечаем. Но хоть кто-нибудь… скажите мне… кто-нибудь подумал сейчас о Микасе? Как ей должно быть тяжело там, совсем одной! Я даже представить этого не могу.

— В письмах она говорит, что всё в порядке, но я чувствую, что она прячет от нас свои страдания. А я… как подумаю о том, какую ответственность Эрен взял на себя, чтобы нас спасти… в мыслях такая каша… Армин! Я правда хочу всё исправить! Все смерти, все лишения, которые мы пережили — неужели всё будет напрасно? — Жан качает головой. — Я думаю об этом. Каждый день. И вы все, наверняка, тоже. Я не хочу быть эгоистом. Но и жертву Эрена обесценивать не хочу. Поэтому надо идти до конца.

Пик хмурится и начинает бездумно водить пальцем по узору бежевой скатерти. По правую руку от неё Оньянкопон кивает в ответ на слова Жана. Энни, подпирая рукой подбородок, отворачивается в сторону; так ей видно облака на горизонте. Фалько, сидящий рядом с Армином, некоторое время смотрит лишь на Габи, затем вздыхает и произносит:

— Я не ненавижу господина Йегера. Мне кажется, для ненависти уже достаточно времени прошло… Насколько надо быть смелым, чтобы ради своих близких превратиться в монстра?

У Райнера лицо становится мрачнее тучи. Он отставляет свою кружку в сторону, прячет лицо в ладонях и бормочет что-то, чего не может расслышать даже Пик. Остальные молчат, прислушиваясь к шелесту листьев.

Комментарий к 6. Каждый из нас. Часть 1

**7.** Одетый с иголочки, как будто знал, что они приедут: https://www.instagram.com/p/COmoaVCBhS9/

**8.** Парочка фактов о Леви, подтверждённых Исаямой, о которых вы могли не знать:

«Были моменты, когда Леви пытался подбодрить своих товарищей, но его речь всё равно звучала грубовато и невнятно; только Ханджи могла пояснить солдатам значение его слов».

«Хотя в большинстве сиуаций Леви проявляет себя стойко и холодно, когда речь заходит о романтике/любви, он ведёт себя довольно неловко и неуклюже».

«Узнав об истинной причине одержимости Эрвина тайной титанов, Леви действительно ощутил себя преданным».

========== 7. Каждый из нас. Часть 2 ==========

Всё как-то слишком сложно. Будто из нахлынувших эмоций скрутился вихрь, и теперь пытается унести их всех прочь с тёплых насиженных мест. А ведь они уже не раз поднимали эту тему: кто кому враг, и были ли действия Эрена правильными… Леви устало вздыхает, глядя Конни в спину. Возможно, он уже отвык их воспитывать. Возможно, он вот так стареет.

Ветер чуть усиливается, становится прохладнее. После такой жары ночью точно придёт гроза. Леви наблюдает, как Конни украдкой утирает глаза, но так и не поворачивается к ним спиной. Верена, всё ещё стоящая позади инвалидного кресла, негромко кашляет в кулак, и Леви, наконец, будто отряхивает себя от лишних мыслей. Утешать он никогда особо не умел, подбадривать тоже. У Эрвина вот неплохо получалось, да так, что ты даже на смерть готов идти с улыбкой на губах. Было бы, ради чего…

— После своей первой вылазки за Стены, я тогда только вступил в разведкорпус, кое-что произошло, и я потерял нечто очень ценное. Это изменило мою жизнь. — Леви не отводит от Конни глаз. — Все вокруг, как заведённые, пытались меня утешить. Как же это бесило. Как назойливые мухи, крутились рядом, соболезнуя и уговаривая жить дальше. Я их не слушал и слал, куда подальше.

Конни выпрямляет плечи и чуть оборачивается, так что Леви замечает: у парня покрасневшие глаза.

— Тогда один мой друг, видимо, уставший наблюдать, как я медленно начинаю выходить из-под контроля, сказал кое-что: любой, кто станет убеждать тебя, что эта боль уйдёт, просто понятия не имеет, каково это. Ты всё равно ничего не забудешь. Куда ни посмотришь — тебе будет больно. С каждым новым вздохом — будет больно. Сделаешь очередной шаг — будет больно. Ты от этого не убежишь, кто бы что ни говорил…

Верена позади него отводит глаза в сторону. Его слова и её заставляют вспомнить о том, что причиняет боль. Если бы только ей удалось уговорить тогда Флока остаться… Сколько всяческих «если бы» существует и не даёт покоя! Но Леви прав, от этого уже не избавиться. Когда отставной капитан говорит снова, она лишь крепче сжимает рукояти поручней и неотрывно смотрит Леви в затылок.

— Делай, как считаешь нужным, Конни. Злись, испытывай ненависть. Это нормально. Не притворяйся, ты не обязан. Но вопрос в том… А ты сам-то способен так жить?

Наверное, это помогает в какой-то степени, потому что вскоре Конни бормочет извинения, от смущения приглаживает рукой заметно отросшие волосы и возвращается к столу. Верена везёт Леви следом и по-кошачьи улыбается. Он спиной чувствует её настроение.

— Ты опять? — произносит отставной капитан мрачно.

— Я молчала…

— Я знаю, что ты делаешь.

— Почему вы так себя ведёте? И вообще, ваше кресло в моих руках! Я ж могу вас скинуть!

Ненадолго мужчина поднимает голову и глядит на неё, улыбающуюся, с откровенным вызовом:

— Попробуй.

— Э-э-эх, вы такой… такой… — она долго пытается подобрать нужное слово, но вместо этого лишь хихикает. — Вы наверняка были отличным командиром. Ребятам с вами очень повезло.

Леви ничего не отвечает. Он вовсе не смущён, нет. За его заслуги благодарности сыпались и прежде, но во время войны всё это воспринималось по-иному. В те годы любая бытовая ситуация воспринималась иначе, за пару прошедших лет он успел это осознать. И он никогда не жил в одном доме с женщиной и, пожалуй, никогда прежде себя так не ощущал.

За столом мрачная атмосфера немного рассеивается, спасибо Оньянкопону и его умению рассказать пару тройку жизненных историй. А там, где есть место историям, найдётся местечко и для крепкого вина. Когда Леви вдруг первым осушает залпом свой стакан, в воцарившейся за столом тишине мигом раздаются ободряющие возгласы.

— А я был убеждён, капитан, что вы, как бы это сказать, — произносит Армин не без удивления, — равнодушны…

— То, что я не засиживался с вами, молокососами, допоздна, лакая остатки запасов командирского вина, ещё ничего не значит.

— О, так вы всё знали!

За этим следует и смех, и смущение, и попытки вспомнить парочку забавных случаев из жизни разведкорпуса. Все хохочут, когда Конни рассказывает, как Армина однажды выдали за Хисторию. Сам парень смущается до багрового цвета лица и предлагает всем, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля, выпить ещё.

Время от времени звучат тосты за успех их будущей миссии, за надежду на мирное сосуществование эльдийцев с другими народами. Больше всех, как это ни странно, болтают Жан и Пик, которых уже ближе к ночи мало, что смущает.

— Слушай, ты вообще знаешь, кто такой наш капитан Леви? Так я скажу тебе, кто он! Он… засранец! — голос у Жана всё ещё уверенный и твёрдый, а вот движения заметно вялые; он обнимает правой рукой свою не столь пьяную соседку, пытающуюся то и дело отстраниться. — О-ох, он тот ещё засранец! Как часто мне хотелось вмазать по его наглому капитанскому лицу… Это он заставил меня и Армина тогда притвориться Хисторией и Эреном… Ты хоть представляешь, как это было унизительно?!

Верена кивает и краснеет, как рак, потому что молодому человеку абсолютно наплевать, что этот самый «засранец» сидит за его спиной и сверлит его убийственным взглядом.

— Ну и методы у него, ну и методы, — бормочет Жан дальше возле её лица. — Но на самом деле… на самом деле… он такой заботливый, очень заботливый. Его отряд… это его семья… А ещё чертовски верный! Самый сильный солдат человечества… ты об этом знала? Я так его уважаю…

— Кирштейн! — раздаётся суровый голос Леви, да так, что остальные мигом замолкают. — Спятил что ли? Ты чего себе позволяешь?