Интуиция? Или возвращаются воспоминания?

Образы ещё не оформились – не ухватишь, не разберёшь. Но от них уже не по себе. Страх накатывает, а, может, слабость. Возвращаться надо скорее.

Тропинка мелькала под ногами. Роща, свежая зелень, белые стволы берёз, а вот храм, самый настоящий, с золочёными куполами. Над дверями – барельефы ангелов. Застыли неподвижно и смотрят пустыми глазами. Один – прямо перед собой. А у другого голова чуть наклонена. Уставился на Киру.

Всё равно же слеп. Всё равно же не видишь. Да и не существуешь ты. Не живой. Что там под светлой краской? Штукатурка, бетон, глина?

Кира его тоже не видит, пелена перед глазами, и с каждым мгновением она всё гуще – опутала, подхватила, поволокла.

Ну ведь уверяли же, что всё закончилось! Что никаких странных приступов теперь. И опять?

Наверное, пора привыкнуть – отключилась в одном месте, очнулась совсем в другом. Сейчас, для разнообразия, в машине «Скорой помощи». Немного потряхивает, мотор тарахтит, потолок низко, и стены на расстоянии вытянутой руки, а рядом женщина в голубой с белыми полосками униформе.

– А-а, очухалась. Как зовут?

– Кира.

– А фамилия?

– Ратманова.

Проверку на вменяемость прошла, память не отшибло окончательно. А ещё она убедилась: это был обычный обморок. Никаких полётов к свету в серебряном луче.

Врачиха тоже довольна, заметно по лицу и большим чуть навыкате глазам. Ещё у неё пухлые щёки, светлые волосы, забранные в хвост и мягкий хоть и низковатый голос. Такая вся домашняя, сразу возникают мысли о воспитательнице детского сада или мамаше большого семейства. Киру успокаивает её вид и добродушная наставительная болтовня.

– Ты лежи, лежи, не дёргайся. Сейчас-то чего подниматься? И больше не разгуливай одна. Если не до конца оправилась. После родов. Наверное, ещё и гемоглобин пониженный. Бледная такая.

Гемоглобин? Какой гемоглобин? Когда у Киры от одной фразы опять всё поплыло перед глазами.

– После родов? – с трудом проговорила она.

Или не проговорила? Только хотела. Потому что врачиха точно не услышала, тарахтела дальше.

– Когда родила? Месяц назад? Или меньше? – спрашивала и не дожидалась ответов.

Да Кира и не ответила бы. Она по-прежнему плыла в тумане какого-то нереального мира, соображалось плохо. Чужие слова пробивались к ней с трудом и потому теряли смысл ещё где-то на подходе, звучали, но не воспринимались.

– Точнее, не совсем родила. Кесарили, да? По шву сразу видно.

Шву?

Неосознанным движением Кира одёрнула кофту.

Она думала, что это след от удара кинжалом, странно ровный и низкий, но… Откуда ж ей знать, как должен правильно выглядеть шрам от ножевой раны в живот? Но тот, скорее всего давно зажил и бесследно исчез под воздействием исцеляющей магической силы, а это совсем-совсем другое. Совсем…

Предстать сумасшедшей и спросить прямо: «А вы точно знаете, что шов именно от подобной операции? От кесарева сечения. Вы уверены? Уверены на сто процентов?» Но услышать в ответ твёрдое «да» так страшно. С сомнениями спокойней. Как ни странно, в данной ситуации – гораздо спокойней. Но Кира всё-таки спросила, хотя и совсем про другое.

– А куда вы меня везёте?

Врачиха откликнулась охотно.

– Думаю, самое лучшее – в городскую больницу. В гинекологию.

– Может, не надо? Я уже в порядке. Я бы лучше домой.

Но врачиха снисходительно хмыкнула.

– А как я потом объяснять буду, куда я по дороге больного дела? Мы ведь не такси всё-таки – по домам развозить. А если тебе опять плохо станет? – И категорично отрезала: – Нет уж. В больницу. Там осмотрят, как следует, анализы возьмут. Мало ли. Мы ведь тебя из храма забрали. Я батюшке пообещала, что с тобой всё хорошо будет. А ты из больницы родным позвонишь. Пусть кто-нибудь за тобой придёт.

Позвонила Кира, конечно, папе, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее и беззаботнее, попросила приехать.

– Куда?

Она назвала адрес, а потом хочешь не хочешь пришлось добавить:

– Это городская больница.

Папа услышал про больницу и испугался. Кира даже по тишине определила, воцарившейся в телефоне, торопливо забормотала:

– Ты не волнуйся. Я цела и здорова. Со мной всё в порядке. Абсолютно всё в порядке.

Если не считать новости о том, что совсем недавно Кире делали операцию. Очень специфичную операцию.

Её действительно тщательно осмотрели, давление померяли и даже УЗИ сделали, взяли клятвенное обещание, что, когда вернётся домой, она непременно сходит к врачу, сдаст анализы и всё такое. И уже не было смысла выспрашивать, стопроцентна ли уверенность, и спасительные сомнения растаяли снегом прошедшей зимы, и даже количество стёршихся из памяти месяцев, теперь воспринималось как ещё одно убедительное подтверждение.

Десять. Девять – до, один – после.

Примчавшийся по звонку папа терпеливо дожидался в коридоре приёмного покоя. Нет, явно не терпеливо. Увидел выходящую из кабинета Киру, сорвался с места, и опять пришлось убеждать, что с ней всё в порядке. Хотя, какие доказательства нужны, если вот она, перед ним, в целости и сохранности?

Не хотелось рассказывать правду, Кира по-прежнему пряталась за глупыми увёртками: пока сама не озвучила, пока не произнесла вслух, пока лично не сообщила кому-то ещё, вроде как и не совсем реально.

Что с ней случилось? Кажется, давление резко понизилось. Может, от духоты, может, от волнения, может, от какой-нибудь там магнитной бури.

Папа до конца не поверил. Предположил, что у Киры очередной приступ: опять внезапно вылетела из реальности. Или на неё напала какая-нибудь сумеречная тварь?

– Пап, не накручивай себя. Не выдумывай. Лет сто уже никаких тварей не видела. И двуликих тоже. И знаешь, что? Я подробно обо всём расскажу, когда домой вернёмся. Мама же тоже захочет узнать. Ну зачем я буду два раза повторять.

Выторговала себе отсрочку, но потом же придётся, придётся признаться. Никуда же не денешься. Разве можно подобное скрывать? Да и если не поделиться, эта тайна сведёт Киру с ума. Но нужные слова даже мысленно подбираются с трудом и поражают смыслом.

«За те десять месяцев, что от меня не было никаких вестей, я выносила и родила ребёнка. Но совершенно не помню об этом. Даже понятия не имею, девочка это или мальчик. Так что теперь вы бабушка и дедушка. Но вряд ли когда-нибудь увидите своего внука. Я не знаю, где он сейчас. Вообще ничего не знаю».

Вот так.

Ребёнок из снов. Он вовсе не призрачный, самый реальный. Родной Кирин ребёнок. Её и…

Ну это уж полное безумие! Он ведь не совсем человек. Какие могут быть дети?

Но у Киры в то время никого, кроме него не было, да плюс точная арифметика сроков.

Бред! Всё бред! От первой до последней мысли.

Родители и посмотрели сперва, как на сумасшедшую, испугались, что у дочери окончательно крыша съехала, или она подцепила ещё более странную болезнь, с навязчивыми идеями и галлюцинациями в симптомах, но через несколько секунд уже поверили. Хотя Кира предпочла бы сумасшествие.

Ей даже двадцати пока нет. Не слишком рано для детей? Уж лучше болезнь, лучше галлюцинации. Но есть чёртова выписка из приёмного покоя с результатами УЗИ. И шов.

И что делать? Что теперь делать?

Из снов ребёнок исчез, но теперь прочно жил в мыслях. А они куда материальней, куда ощутимей и действенней. Не дают покоя, не уходят прочь, выстраивают цепочки, выводят на всё новые и новые размышления.

Что будет с ребёнком? Где он? Для чего он кому-то нужен? Что с ним хотят сделать? И почему не получается обо все об этом не думать?

Всего несколько дней назад Кира и не подозревала о существовании малыша. Она не знает, как он выглядит, она даже не до конца уверена, что он действительно есть, но он её не отпускает. Будто Кира по-прежнему слышит его плач, жалостливый и горький, зовущий.

Что бы там ни говорили и ни предпринимали родители, но Кире опять придётся уехать. Одной. Она прекрасно понимает, что они будут переживать и волноваться, но Кира не пропадёт, больше не пропадёт, не имеет права, теперь. И не только ради них. Тем более она не собирается всё делать в одиночку. Знает, к кому обратиться, и знает, где его искать.