"Не была ты там ни разу и поля с лесом не видела", - ворчит отец, а мать улыбается и отводит взгляд, не подтверждает и не отрицает.

   Но ведь помнит: простор белее белого. И деревню помнит, где ее зачали, с тех пор не побывала ни разу. Но ведь помнит. Здесь тоже падает снег, как сейчас, день, два, какое поле до горизонта, здесь живут тесно, из простора - небо и море. А ей бы хотелось туда, где лес, бредешь по нему, деревья расступаются и перед тобой лужайка с сочной травой и душистой земляникой. Все мечтала окончить школу и вернуться на родину.

   Отец злится: посмотрим, как проживешь одна, а мать печалится, затаенная боль, столько лет прошло, когда она, беременная Хельгой, с мужем и четырехлетним сыном переехала в теплый край, так и не смогла с этим смириться.

   Вынуждены были, в деревне жили впроголодь, вот и переехали к тетке Тоське, сестре отца. Тетка удачно вышла замуж за военного.

   Занюханный городишко, как их районный центр, машина проедет, пыль полчаса висит в воздухе, разве что Крым и город боевой славы. Военный городок - с гордостью говорила тетка, отец был недоволен, не сеют, не пашут, а живут лучше деревенских.

   Отец с матерью работали на стройке, получили квартиру, тетка приходила редко, к себе не приглашала, хотя и жили по-соседству. Когда отец умер, Хельга сняла зал в кафе, пришли родственники: тетка с сыном и двумя невестками, один сын умер молодым, оставил жену с двумя сыновьями, - уже большие, пришлось знакомиться.

   Родной брат Коля был старше ее, помнил деревню Дубровку на реке Вятке в Кировской области, как он на санках летел с горы, как на лыжах катался с отцом в лесу, и белки сопровождали их, перескакивая по веткам, бежали впереди, будто играли ними в догонялки. На поминки пришел сын брата, ей племянник, не узнала, был школьник, стал мужчина. Где только не воевал, был легко ранен, но неудачно, в голову. Заговаривается. У него сын растет, но бывшая жена не разрешает им встречаться. Тут же на поминках случился скандал, Хельга пожалела, что пригласила их вдвоем, думала примирить. Племянник ушел, а невестка долго и нудно рассказывала о психиатрическом диагнозе, о дорогих лекарствах и о том, как с ним было трудно, поэтому и развелась.

   Иногда она думает, что все несчастья от переезда, надо было оставаться на родине. Там хорошо.

   . "Да ты сумасшедшая, помнишь то, чего никогда не видала", - слышит она голос отца, и нет уже матери защитить ее. И отца тоже нет с прошлой весны. Спаси душу его грешную, шепчет молитву, крестится.

   Понимает, как не понять, пусть дочь не крутит пальцем у виска, а Юла повторяет за ней, - у нас у всех есть память, так? в ней сохраняется все, что было. Но и фантазии мы тоже помним. Значит, они тоже реальны, допустим, из другой жизни. Еще никому не удалось опровергнуть теорию переселения души, не говоря уж о ее вечности.

   Бог тоже реален, хотя мы его не встречали, не видели. Но он есть, иначе, кто сотворил все вокруг и нас тоже. И если она видит себя на террасе, стоит закрыть глаза и захотеть, то какая это фантазия, это реальность из прошлого. Она другая: высокая, стройная, лицо не такое - татары за свою принимают, а удлиненной формы, аристократическое, как на картинах русских художников позапрошлого века.

   Обычно стоит у круглого столика на террасе, вдыхает аромат цветов (розы, лилии, хризантемы) в хрустальной вазе, ветерок играет подолом платья в бело-голубых переливах из натурального шелка, опускается в удобное кресло и любуется вековыми елями. Порыв ветра и легкая штора взлетает, пытаясь дотянуться до ветки как ладонь великана.

   Что-то хрустнуло, выпрямляет спину, тонкий профиль, лебединая шея, без подушки безопасности на загривке, как говорит дочь, - гордо поднимает голову и ждет его. Не явился ни разу, но верит, он в пути и еще не дошел до нее. Дойдет, хоть и заждалась, еще чуть-чуть, пусть дочь напоминает, что скоро ей полвека, круглая дата, - большая любовь случается и в девяносто лет.

   Почти ничего, кроме, пожалуй, цветов, в этой картине не меняется, даже отражение хрустальной вазы на полированной поверхности, даже игра солнечных зайчиков на паркете. Но в последнее время вместо зайчиков отблески красного заката. Как ни старается изменить, хотя бы на розоватый, не получается, перед глазами двор из плит темно-красного гранита. Днем не так пугает, как вечером, когда ярко светит прожектор на крыше напротив.

   В игре теней на гранитных плитах чудятся то кресты, то лики святых, а то и черт с рогами. Свят, свят, она крестится и успокаивает себя: что-то будет меняться, ведь не зря падает снег.

   Хуже не будет, уже пора, Иван Иваныч все угрюмее, машин у ворот все больше, деловые мужчины тоже угрюмые, такое впечатление, что заклинило челюсти, а что, возможно, если долго напрягаться, как крепкие орехи разгрызать.

   Если постоянно думать, и ей челюсть может заклинить. И все труднее извлекать уютную картинку.

   Терраса с видом на лесную поляну, окруженную темными елями, приснилась, когда отец решил строить маленький домишко на участке в четыре сотки, рядом с морем. Вообще-то ему нужна была крыша, укрыться от дождя и складывать лопаты да грабли с ведрами, Хельге - уголок, прятаться от семейных скандалов по поводу и без. Дома такого угла не было, комнату делила с братом и с нетерпением ждала, когда Николай женится и уйдет жить к жене. Женился, ушел к жене, а мама перебралась в ее комнату на диван брата. Все бы ничего, но пьяный отец врывался ночью в поисках жены. Одно слово, вспыхивал пожар и сжигал накаленные до предела стены.

   Обсуждение будущего дома на время их объединило. Отец даже непутевого сына терпеливо выслушивал и даже согласился, что перила для крыльца нужны, катимся в старость, ничего тут не поделать. Пока докатился только отец, мама умерла раньше, брат не дожил до тридцати пяти. Молодой был, не то, что отец, всех извел своим дурным характером.

   Она спохватывается, грех какой, так об отце, крестится и обещает себе чаще молиться за упокой раба божьего Сергея, неверующего, но крещенного.