Откуда столько деловых? Раньше не встречала, только по телевизору. Энергичные, все сметут и их центр до кучи. "Неместные, - объяснила Вика,- семьи оставляют и приезжают, здесь возможности для роста". Неместные, деловые, но тоже мужчины, может, Вика присмотрела кого.
Хельга пыталась сдружиться с ней, уже не первая попытка, кто знает, может, среди деловых есть и неженатые. Пыталась разговорить Вику, когда она после уборки помещений выходила подметать гранитные плиты. Но быстро надоедало, какой интерес слушать о том, что готовит дочь, чем болеет внук, уже второй, и какой умный кот, все понимает. Хельга спрашивала о зяте, Вика пожимала плечами, уехал на заработки, здесь работы молодым нет. Деловым есть, а молодым нет.
Выдаст информацию о внуках и дочери и все, некогда, работать надо. О работе ничего, только то, что Иван Иваныч щедрый, ценит ее, подарки делает к праздникам, и все, точка. Но об этом всем известно.
Иван Иваныч на глазах пожелтел, постарел, ему уже шестьдесят. Хельга помнит, когда отмечали юбилей, в ресторан пригласили только Зою. У него голый череп, первое время, когда устроилась к нему, думала, стрижется под бандита. Лицо некрасивое: бугристый нос, злые темные глаза, желтая кожа, покрытая сетью морщин.
Иногда кажется, что взгляд его теплеет, не то, что раньше, скользил равнодушно, и она чувствовала себя униженной.
Ирина бодрится, всем улыбается, поговаривают, что дочь выдали замуж заграницу.
Может, из-за токсичной химии, а, может, из-за недосыпа, пейзаж за окном кажется нереальным. Шевелит пальцами, щиплет кожу, больно, значит, не галлюцинация, и она не шизанутая, как называл ее отец. Это не сон и не кино, она, действительно, сидит на посту номер один, согласно табличке за спиной, в тесной будке, типа скворечника, на уровне второго этажа.
Как-то забежала дочь, любопытно, где мать устроилась, потом рассказывала Юле, что бабушка поселилась в скворечнике. Зачем? Чтобы Коцо притаскивал ей червяков и насекомых. Зачем? Кушать.
Юла поверила, на прогулке после дождя схватила червяка на дороге и запихнула в рот. Ребенок шуток не понимает, - устала повторять дочери. Плохо? Как сказать, у брата, например, чувство юмора зашкаливало, он сыпал в компот соль и перец, однажды в кувшин с водой влил уксус. Отец сплюнул и усмехнулся: нет, чтобы воду в вино превратить, ведь были люди, умели. Да на такое доброе дело и свечей не жалко. Мама возмутилась: "Мозги бы тебе заменить" - "На твои куриные?".
Отец смеялся, когда Коля шприцем выдоил коньяк через пробку и влил чай, даже вспомнил свою молодость, тогда был самогон, добавлял квас, но без шприца, просто из одной банки переливал в другую. Ни разу не попался. Пил он мало, не нравилось, любил вечерами читать, а Коля спился и умер, спохватились не сразу, дня три пролежал труп. В той комнате долго и страшно умирал отец.
Брат поселился у них, когда Хельга ушла от мужа и вернулась к отцу с трехмесячной Майей. Считалось, что брата выгнала жена из-за пьянства, но скорее боялась, что ему не достанется квартира. Он поселился в средней комнате, редко выходил, только в туалет, закуску покупал в баре, водку в магазине, все рядом. Друзья забирались к нему через лоджию: когда-то отец сделал ступени в палисадник, огородил его забором от дороги и посадил две яблони. Такое право было у всех живущих на первых этажах. Отцу не нравились друзья сына, и он хотел сломать ступени. Но брат не разрешил, чуть не подрались.
Чтобы заглушать пьяные голоса, она включала телевизор, музыкальный канал. С тех пор не любит музыку, поэтому Майя слушает ее через наушники.
Время за полночь, клонило в сон, она закрыла глаза и увидела террасу с полом, выложенным плиткой с выпуклым рисунком, как в сауне. Прошлым летом устроилась в частную гостиницу и мыла эту сауну шесть раз в сутки каким-то средством в банке без наклеек, ногти стали слезать, и резиновые перчатки не помогали, но платили неплохо. Акриловых красок накупила, хватило надолго и дочке и внучке, в основном красного цвета, Майя писала маки, оттенка, как пятно на гранитной плите. Или это скрюченное тело? Похоже на эмбрион в матке, только большой, как взрослый человек. Голый, с содранной кожей.
Она вздрагивает и открывает глаза: все тот же заснеженный двор. У сарая, где темно, вроде что-то шевелится, появилась голова над забором, все выше, вот нога, перекинулась во двор, нет, ветка ореха закачалась на ветру. Кому и зачем лезть: почти центр города, на параллельной улице полицейский участок, - успокаивает она себя. Но чудятся шаги, безжалостная поступь. Добраться до нее можно только по металлической лестнице. Так и есть, ритмичное цоканье. Посмотреть бы, но страшно, трясутся руки, решается, приоткрывает дверь, на ступенях пусто. Поздно догадалась, что на снегу должны оставаться следы.
Страх не отпускал. Столько мрамора. Зачем? Чтобы деревья не сбежали? Может, могильник, и никто, кроме хозяина, не знает, кто там похоронен? Души умерших бродят ночами по двору, вот почему так неспокойно. Вот почему такой мрачный Коцо. Вот почему ему не нравилось, когда собирались беременные на тренинг и присаживались на бордюр. Но скамеек не было, и он выносил табуреты. Понимал, на могилах нельзя сидеть, тем более беременным.
Она крестится и шепчет молитву.
Жаль, что нет уже тренингов. Интересно было наблюдать за беременными, редкая приходила одна, обычно с мужьями, детьми, бабушками и дедушками. Бабушки разные, а дедушки интеллигентные, понятно, работяга не станет сопровождать свою беременную дочь на тренинг. Он и слова такого не знает, Хельга тоже раньше не знала. Дочери уходили на занятия, а их отцы и свекры оставались, она спускалась и вела с ними беседы. Радовалась и завидовала, как много счастливых семей. Вика не соглашалась: родят и все изменится. Может и так, муж был внимательным, когда она носила Майю.
Познакомиться бы с кем из деловых для серьезных отношений, без мужа плохо. Но думает вяло, устала, замерзла. Хочется спать, закрывает глаза и видит заснеженное гладкое поле до самого неба, линия горизонта нечеткая, как и хвойные деревья в морозной дымке, она встряхивает упругую ветку и смеется - смеется, слизывая растаявшие на губах снежинки. То ли снится, то ли навеяно картиной двора.
