Прощаясь с Сергеем перед отъездом, он сказал: "Будь я настойчивее, она бы жила". - "Ты веришь, что спас бы ее? - удивился Сергей, - Такие женщины долго не живут, для них старость страшнее смерти".
Со временем образ потускнел, уже не страшно заглядывать в глубины, стареем, становимся реалистами. Приятно вспомнить, что была такая женщина, валькирия.
Но в жизни отца была еще одна валькирия, вряд ли Светлана могла заменить другую, Александру, вот у кого размах крыльев.
Внучка просит поделиться воспоминаниями о бабушке. Фигура таинственная, так и не разгаданная, отец отказывался о ней говорить. Петр не настаивал, сколько помнит, ничего не требовал, только просил.
После смерти отца пытался набрасывать ее биографию, наделяя дворянским происхождением и фанатичной преданностью делу революции, - сложный образ, оказался не по его силам. Сравнивал с другими женщинами, даже с Зоей, та же валькирия, но в другое время, относительно спокойное, но никто до нее не дотягивал, вывелись, как говорил Сергей, неестественный отбор нивелировал всех.
В детстве Александра пугала его. Пристального взгляда ее светлых глаз не мог вынести даже отец, тушевался, умолкал, никогда с ней не спорил.
Как-то приснилась мать с такими глазами, смотрит на него, как на чужого, а по черному небу летают вражеские самолеты, - самый страшный сон, до сих пор помнит.
Они вдвоем сидели в темной комнате под круглым столом и рассказывали страшные истории, вдруг Тамара сказала: "Если тетя Мария умрет, твоей мамой будет моя мама". Страх окутал его липким потом, он еле сдержался, чтобы не заплакать.
Его кровать долго стояла у родителей в спальне, потом он перебрался на новый диван в отдельную комнату, но опять вернули после того, как мать проснулась от холода и обнаружила его, босого в пижаме на заснеженном балконе, привела в комнату, он так и не проснулся. Потом рассказывала, не испугалась, потому что в их роду часто встречались лунатики. Для них опасна полная луна.
Александра возмутилась: "Зачем придумывать, чего нет, мы люди, а не звери выть на луну. Природа сама по себе, а мы сами по себе, живем в разных мирах: у них инстинкты, а у нас производственные отношения". - "Но у меня мигрень на перемену погоды", - возразила мать. "Выдумщица, - Александра обняла ее. - Сына ты воспитывать не умеешь, я со своей Тамаркой строга, она мне потом спасибо скажет". Петр чувствовал себя рядом с ней, как в клетке с хищником.
От нее пахло папиросами, мать разрешала курить отцу, только когда приезжала она. Порой только по этому запаху было ясно, что приезжала ночью. Кто-то из соседей, страдавший бессонницей, мог увидеть милицию у подъезда, ее охраняли.
Перед сном Александра обходила квартиру, заглядывала во все шкафы и под кровати. "Доверяй, но проверяй", - отец присоединялся к ней, открывал кладовку и туалет, даже выходил на балкон. Все, что хотите, лишь бы Саше было спокойно.
Но вечерний обход не всегда помогал, Петр просыпался ночью от женского крика, звал родителей, отец успокаивал его, мать пыталась напоить Александру чаем с малиновым вареньем, помогал коньяк.
Внешность актрисы, но рядом с ней мать, круглолицая, румяная, улыбчивая, с золотой косой, уложенной короной, выигрывала, мужчины тянулись к ней.
Зрелость и суровость проигрывали молодости и беспечности, - так считал Петр. Отец с ним не делился своими чувствами, в присутствии двух женщин несчастным не казался.
Последний раз она приехала днем, когда он учил уроки с Тамарой за круглым столом, мать шила рядом. Она шумно ворвалась, быстро - быстро собрать Тамару, ждет машина, некогда. Мать пыталась накормить, хоть чаю с бутербродом, Александра выпила рюмку коньяка, раскраснелась, похорошела, такой он ее запомнил.
Ефим назвал Елену валькирией: соблазнительная блондинка с офигенными формами даже по параметрам военного города, куда слетались красавицы со всей необъятной страны.
Назвал, когда увидел Петра с Еленой у морвокзала, они наблюдали, как приближался натовский линкор с морпехами в белой форме, среди них были две крупные женщины с темными лицами. Петр следил за ними, не обращая внимания на собравшийся народ: несколько пенсионеров кричали и грозили кулаками. Люди их обходили, кто-то фотографировал, кто-то веселился, Петр держался в стороне, а Елена поставленным голосом скандировала вместе с хором: "Америкосы, геть!"
Петр чуть не разрыдался, когда увидел на берегу братание: один натовский морпех закрывал широкой спиной троих украинских морячков.
Иностранные моряки скупали плакаты и шелковые платки. Ходили по городу, улыбались, молодые в ответ тоже улыбались, старики проходили мимо, ускоряя шаг.
Мероприятие в отчетах парторганизации называлось митингом коммунистов против НАТО. Ефим признался, что тоже присутствовал. " И грозил кулаком и кричал: "Америкосы, геть?" - не поверил Петр. "Нет, зачем, стоял рядом, когда подошла милиция и приказала разойтись, ушел. Я, ты знаешь, законопослушный, потому что умный. Елена твоя смотрелась, старички при ней орали так, что я боялся за них. Твоя Елена, настоящая валькирия, засмеялась, а натовец чуть не обгадился. Я сам ее боюсь".
Когда Петр жаловался, что с женитьбой поторопился, попался как сопляк, Ефим защищал ее: "Красивая женщина, что тебе еще надо, нашел алмаз, так отшлифуй его".
"Зачем терять время на простое стекло", - ответил Петр.